Внезапно рядом появился монах. Он молча посмотрел на нас, потом предложил рассказать об Алейжадинью и для начала повел в церковь. Мария Луиза перекрестилась. Дома она никогда не ходила в церковь, и я даже не знал, католичка ли она.

Когда мы вернулись к пророку, монах сказал: «Вот посмотрите. Ученик привязывал мастеру резцы к обрубкам рук. Это видно по зазубринам, там, где складки. Но лицо сделано так, словно художник работал только мыслью, не прикасаясь к камню руками…»

С площадки на площадку, от пророка к пророку вел нас монах. Мы с Марией случайно обменялись несколькими словами по-немецки. Монах спросил, тоже по-немецки:

«Откуда вы, дети?»

«Из Тюрингии. Я из Ильменау. А я из Эрфурта», — ответили мы.

Он сказал:

«А я из Баварии». — Его направил сюда орден несколько лет назад.

Я спросил:

«Вы скучаете по родине?»

Улыбаясь, он ответил:

«Моя родина всегда со мной».

«Я говорю о настоящей родине».

«Не будем спорить, дети, о том, что есть настоящая родина».

Больше он с нами ни о чем не заговаривал. Мы вместе спустились в долину, и на прощанье он приветливо сказал:

«Если хотите переночевать за небольшую плату, можете пойти в наш приют, вон там наверху, справа».

Но мы уже условились вечером вернуться в Белу-Оризонти.

Он покинул нас внизу, в долине, возле грота и пожелал счастливого пути.

Мы решили медленно подняться по лестнице, как если бы совершали паломничество. Обогнали старую мулатку в потрепанном, измятом платье. Она, бормоча что-то, поднималась по лестнице с видимым усилием. Я спросил Марию Луизу: «Что она бормочет?»

Мария Луиза, быстро увлекая меня за собой вверх по лестнице, ответила полушутя-полусерьезно, подражая стихотворному ритму: «Привет тебе, Мария! Да пребудет господь с тобою. На тебя снизошла благодать. Будь благословенна меж жен, и да благословен будет плод чрева твоего — Иисус. Аминь! Святая Мария, молись за нас, бедных грешников, ныне и в час нашей смерти».

«Какой смысл постоянно твердить одни и те же слова?» — спросил я. Мне показалось, что Мария Луиза не услышала моего вопроса, но она вдруг проговорила:

«И все-таки в этом есть смысл. У тебя тоже постоянно одни и те же мысли, одно и то же желание. Это чувствуется в словах, которые ты произносишь…»

Год спустя, когда мы прощались, она сказала: «Помнишь нашу поездку в Конгонью-ду-Кампу? Я тогда на лестнице все время молилась, чтобы ты остался. Наверно, я недостаточно сильная и недостаточно хорошая, раз мою молитву никто не услышал».

Мы плакали, я ее обнимал и клялся, что она самая лучшая на свете.

И все-таки я подумал: «Зачем она на прощанье возложила на меня такую тяжесть?» — и почти одновременно, может быть секундой позже, спросил себя: «Имею ли я право так думать?»

К нам подошел веселый Гюнтер Барч, сосед Трибеля по столу.

— Давайте ночью опять встретимся на мостике. И вы, Хаммер, приходите туда, если хотите как следует разглядеть Южный Крест, пока он еще виден.

Я сразу же согласился. С удовольствием послушаю объяснения звездного неба.

После обеда Трибель пригласил меня погулять. Я знал, что ему легче рассказывать, когда мы ходим.

— Мой отец, — начал он, — в начале 1946 года получил важное письмо. Письмо из Германии, от старого коллеги, который уже не раз писал ему после войны. Отец прочитал письмо вначале про себя, внимательно и сосредоточенно. Потом прочел его вслух. В Германии снова открываются университеты, говорилось в письме. Во всех областях ощущается недостаток специалистов, и те, кто это понимает, стремятся учиться и учить. Людям, выбитым из колеи, учение нужно, как хлеб жителям разбомбленных городов; планы восстановления уже выработаны.

И тут мой отец заговорил о себе. Врач его квалификации и его взглядов там крайне необходим. Он еще не знает, в какой город его направят. Что же касается меня, то, если я хочу специализироваться на внутренних болезнях, мне нужно закончить учение в Берлине или в другом городе.

Я яростно запротестовал. Ни за что на свете не желал я разлучаться с Марией Луизой. Причины, по которым отец хотел скорее возвратиться в Германию, казались мне неубедительными.

Отец молча выслушал меня, потом сказал: «Если Мария Луиза не достанет денег, чтобы уехать вместе с нами, там ты скорее заработаешь ей на дорогу. Немного сбережений, наверно, у нее есть».

В ответ на мои отчаянные возражения он твердо заявил, что один я не смогу здесь закончить образование и стать врачом. На какие средства я буду жить? Чем платить за учебу? За питание? За квартиру? Или из любви к Марии я изберу другую профессию? Может быть, стану продавцом в магазине? Буду работать с раннего утра до поздней ночи. А остальное еще труднее. Я пропаду здесь ни за что ни про что. Друзья выслали ему денег, их еле-еле хватит на дорогу, мне он не сможет оставить ничего.

Об учебе здесь нечего и думать. Я же знаю, сколько тут стоит учение. Чтобы стать самостоятельным, мне придется найти какое-нибудь место или обучиться ремеслу.