— Но ведь их можно починить? — Адель с надеждой посмотрела на Мастера.

— Конечно, можно. Только они уже никогда не будут такими, как прежде. Что-то непременно изменится… — и, кажется, он говорил уже не об очках. Но потом вдруг резко повёл речь о другом: — Думаю, Губернатор сказал тебе то же, что и мне?

Адель сразу же напряглась, руки и ноги отяжелели, будто налились жидким металлом, а глаза смотрели, не моргая. Надо же, всего одно слово Мастера может вывести ее из равновесия и, возможно, даже… сломать ее?

— Вам… он тоже что-то сказал?

— Предложил отдать тебя ему. Похоже, ты понравилась Губернатору, Адель, — после этой фразы молчание продлилось дольше, чем положено. И каждый в этой тишине скрывал свои особые секреты. Сиф не смотрел кукле в глаза и говорил как бы между делом, но каждое его слово вселяло нешуточное волнение: — Но если ты и сама хочешь с ним остаться, я не буду тебя удерживать силой.

— Нет! — тут же воскликнула Адель и вцепилась руками в ладони Мастера, пусть он всё ещё сжимал в пальцах очки. — Я… хочу остаться с вами, Мастер.

Ее глаза в этот момент были, как у котенка, которого собираются выбросить под проливной дождь. Сиф не смог подавить смех и улыбнулся. Нечасто Адель удавалось увидеть его улыбку, и ее глаза тоже заблестели.

***

Часто теперь люди толпились у входа в «Дом памяти», но двери были слишком прочны, чтобы горожане смогли вломиться внутрь. Вот только с каждым днем их становилось все больше, и рано или поздно у них должно было это получиться. А Губернатор и не подумывал отправить офицеров на охрану.

С наступлением ночи жители города снова разбегались по своим норам. Снова приходило время Вору выйти на охоту.

Он блуждал по замусоренным после недавних протестов улицам, и подол его длинной мантии волочился по влажным каменным дорогам, попутно вбирая в себя всю грязь, что попадалась на пути. Вор душ — словно чернильная клякса на полотне. Всего одна случайная ошибка художника может испортить картину, и каким бы великим ни был талант творца, это пятно не вывести так легко.

Порой Вор останавливался, делал глубокий вдох и, как уличный пес, искал след, в конце концов ему удавалось отыскать одну из статуэток, потерянную и всеми позабытую где-нибудь на мостовой. Тогда под капюшоном расплывалась широкая нечеловеческая ухмылка, больше похожая на оскал зверя.

И в ту же секунду Мастер снова хватался за сердце и, тяжело дыша, пытался унять кашель, рвущийся из горла. «Только не снова», — мысленно кричала кукла, бросаясь на помощь Мастеру. Адель ухаживала за ним, всеми силами пыталась унять его боль. Но что она могла поделать? А Сиф отчего-то и не старался что-либо изменить, будто уже давно примирился со своей участью.

Адель видела эти мысли в глазах Мастера, хотя тот и не произносил ничего подобного вслух. Возможно, именно поэтому Сиф и стремился поскорее обучить куклу всему необходимому. Он словно хотел успеть отпустить ее. Но вот только сама Адель совсем не желала покидать «Дом памяти» и когда-либо расставаться с Мастером. И она знала, никакие ее доводы, никакие слова не заставят его изменить решение. Как будто еще давно, до появления ее самой в жизни Сифа, внутри него завелся червь, ежедневно поедающий его мысли. Ни один раз Мастер пытался от него избавиться, но эта мерзость слишком прочно засела в голове. И с течением времени Сиф будто даже примирился с его существованием и уже сам позволил пожирать свое существо.

Быть может, в словах Губернатора была доля правды и Мастер связан с ворами душ больше, чем она думает? О, кем бы ни был Мастер Сиф, в каких неприятностях ни был бы замешан, Адель плевать на все! Только бы он ни мучился так сильно. Если бы только позволил ей что-нибудь сделать, если бы только впустил ее в свои мысли… С каждым новым приступом Мастеру становилось все хуже. А что же Адель? В ее груди тоже начало что-то больно колоться. День за днем ее механическое сердце покрывалось глубокими трещинами. Но это чувство было совершенно незнакомо ей, и кукла не обращала внимания на боль в своей груди. Все ее мысли были совсем о другом.

А тем временем Вор душ не терял времени даром. Он уже успел обыскать все подворотни и теперь приближался к жилым домам, заглядывал в чужие окна. И как только замечал одну из статуэток Мастера, тут же снимал капюшон и стучался в двери…

— Нет! — тут же закричал Сиф, мучаясь лихорадкой.

— Мастер, вам что-то приснилось? — говорила кукла дрожащим голосом и осторожно касалась ладонью его горячего лба.

— Нет, нет! Боже, что же я наделал?! Что я натворил!.. — кричал он, хватаясь за голову, чуть ли не плача. Все его тело била дрожь до тех пор, пока эта вспышка не проходила, и он снова проваливался в глубокий сон. А на сердце у куклы появлялась еще одна трещинка.

Убедившись, что Сиф крепко спит, Адель поднялась на ноги и приблизилась к рабочему столу Мастера. В верхнем ящике, закрытом на три оборота ключа, как и ожидалось, лежал пистоль. Он выглядел больше, чем обычный револьвер, но меньше, чем ружье. Тяжелый, еле уместился в ее руках. Рукоять разукрашена витиеватыми узорами, он больше напоминал произведение искусства, чем орудие убийства. И тем не менее, именно для этого он был предназначен. Мастер Сиф всегда держал его наготове, заряженным, так что не было нужды разбираться, как именно им пользоваться. Одно нажатие — и все.