— Какой стиль! Какая архитектура! Интересно, кто все это создал? — сказала я, восторженно рассматривая сводчатые потолки старинной тюрьмы.

Наверное, я нелепо выглядела в белом, в кепке, со спортивной сумкой. Из-за решетки раздалась фраза, явно в мой адрес:

— Туристка заехала. «Архитектура», «стиль»… Тут тебе изобразят такую архитектуру, мало не покажется. Ишь, вырядилась. Еще не отдуплилась.

Я попыталась рассмотреть, кто подавал голос, но конвойный строго приказал: «Руки за голову, лицом к стене». Я беспрекословно выполнила его указания. Эти слова почему-то напомнили мне утреннюю гимнастику. «Ноги на ширину плеч, руки за голову, и поворачиваемся к стене. Выполняем упражнения десять раз». А здесь всего один раз заставили, не десять.

Стоя лицом к стене, я начала вспоминать ту фразу, которую произнесла, войдя сюда. Что я такого сказала? Да ничего особенного… Хотя когда-то я уже произносила эти слова. А, вспомнила. В Марьино, во дворце. Он совсем рядом со Льговской тюрьмой. Значит, тюрьму тоже построили при Екатерине. Такие же сводчатые, интересные потолки. В Марьино есть такие залы: в одном углу говоришь шепотом, а в другом — слышна громкая речь. Интересно, здесь есть такое помещение? Здесь все помещения такие, как потом узнала я. Здесь лучше молчать.

Конвойный имел весьма строгий вид, не говорил ничего лишнего, только командовал, не улыбался и даже, похоже, не моргал. Человек без эмоций, просто выполняет свою работу. Как караульный у кремлевской стены: каждое движение отработано. Этот симпатичный парнишка работает по инструкции, я на него даже не обиделась, когда он меня запер в бокс, в малюсенький пенальчик типа чулана, куда бросают хлам. Я подумала: «Я — хлам, поэтому я должна посидеть в этом чуланчике».

Сидеть пришлось долго, до вечера. Моя прогулка в тюрьму, оказывается, официально называется «этапом». Леха расшифровал это слово как «экскурсия таежных арестантских паханов». Слово «экскурсия» мне очень подходило: местные паханы сразу увидели во мне туристку. Ну и хорошо, я ненадолго. «Просто буду сторонним наблюдателем». Я сказала себе эту фразу очень уверенно. Потом добавила: «Если мне это удастся».

Такие душегубки были в ГУЛАГе. Там людей не убивали, они сами умирали от недостатка жизненного пространства. Я сидела в этой душегубке и думала о жизни. Как устоять?.. Как не упасть, не опуститься, не сложить руки?.. Или не наложить. Умереть — это самый простой способ, выжить — гораздо сложнее. Самое главное, не начать плакать. Видимо, я все слезы выплакала после развода. Однажды начав плакать, я проплакала восемь месяцев. Только стала приходить в себя. И вот опять.

«Уныние — это грех!» — прочитала я на стене бокса. Там много чего было написано. Я стала гнать от себя плохие мысли и рассматривать стены. Они когда-то были покрашены, но теперь напоминали стенгазету с пестрыми заголовками. В камерах стены покрыты «шубой», больно прислониться: наверное, чтобы ярче ощущалась вся тяжесть бытия, ну, или чтобы просто на стенах не писали. А в боксах «шубы» не было. И вот — настенная роспись. Всё о тюремной жизни. Первое, на что я обратила внимание, — это тюремные касты, классификация. Слова написаны в столбик, сверху вниз.

Блатные

Мужики

Козлы

Петухи

К блатным относились: «братва», «путевые», «жиганы», «смотрящие», «паханы», «авторитеты». Рядом было написано слово «общак». «Мужики» это просто мужики, «козлами» назывались те, кто работал на ментов, а «петухами» — «опущенные», изгои.

Не поняла. А где в этой классификации женщины? Где мое место в этой структуре? Умные люди, видимо, писали: женщине не место в тюрьме. Сразу понятно, что авторы словаря — зеки, а не менты. Менты женщинам место в тюрьме находят.

— «Рожден для мук и в счастье не нуждаюсь». Ты такую татуировку хотела увидеть у меня на груди? — сказал мне Леха. — Я считаю себя счастливым, свободным человеком. Хотя у меня есть один прикольчик. Хочешь, покажу? Фишка такая. «Знак качества» называется. Маленькая такая татуировочка. Знаешь где? — Леха оттянул резинку штанов, заглянул туда, ухмыльнулся и, как всегда, рассмеялся.

— Леха, ты опять пошлишь.

— А что, ждешь пошлого? Я мужчина со знаком качества! — продолжал убеждать меня Леха.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь. Верю тебе. Только не надо мне ничего показывать.

— Я тебе что, японский якудза или воин китайской Триады? Ты думала, я весь фиолетовый и в наколках? Нет, милочка. Я нормальный мужик и планирую начать нормальную жизнь. Вот мать освободится, — женюсь.

— На ком? — задала, как всегда, глупейший вопрос я.

— Как «на ком»? На женщине, конечно!

— А-а-а, — удивленно протянула я.

— Я тоже мог из своего большого тела картинную галерею сделать, репродукции картин разместить, клятвы любимым, слова благодарности стране за счастливое детство. Но мне мое белое тело дороже, меня и так за авторитета держат. Наколок понаделали те, кто стараются подражать или выдавать себя за вора, а сами ни одного дня не сидели. Не блатные, а приблатненные. Мол, вот мы какие, загните мне пальцы, я в двери пройду. Я на «малолетке» сидел, там этим очень баловались: тушь варили из сажи, сахара и мочи, на спичку приматывали две-три швейные иголки, а если иголок не было, то скрепки из тетрадей или книг, которые затачивали о бетонный пол или стену. И вперед, пока на теле есть свободное место. Больно знаешь как? Покраснеет, опухнет. Многие рук-ног лишались. А ты знаешь, что физическая боль заглушает душевную? Душа болит, а ты накололся или вскрылся, — и полегчало. Бегают за тобой, сопли тебе вытирают.

Я задумалась.

— Давай ложись. Я тебе сейчас столько же уколов уколю, только в форме куполов. Возьму медицинскую иглу, заправлю тушью и начну. Очень медленно.

— Леха, не издевайся.

— Ладно, тогда есть другой метод, чтобы ты не мучилась: на куске картона нарисую купола, эскиз в смысле, и повтыкаю в него иглы. Приложу к твоему телу и ударю по трафарету сверху. Один разочек всего. А потом ранку вместо зеленки тушью помажу, чтобы на века.

— Леха, ты садист.

— Не переживай, я тебе шедевр нарисую, чтобы ни у кого такого не было. Порнографическую картинку в цвете. Как у Шарля Брижо [1] . Напряг мышцы, — и татуировочка того.