Зоновская гостиница оказалась достаточно приличной, имелись даже номера «люкс». Быстроногая лань меня бы явно не догнала. У нее нет крыльев, а у меня есть. В самые тяжелые моменты жизни я ощущала у себя наличие крыльев: не идешь, а словно паришь над землей. Какая-то могучая сила подхватывает тебя в тяжелый момент, когда кажется, что уже не сможешь сделать ни шагу. Я врач и знакома с анатомией человека, но теперь знаю точно: крылья у человека есть. Невидимые и почти неощутимые, маленькие или большие, но есть. Раньше я не верила в сказки. Я верила в законы. Теперь, наоборот, я верю в сказки, но не верю в законы.

Я взлетела на второй этаж гостиницы. «Звезды» (так зовут здесь охранников) показали мне мой «звездный» номер. Только не уточнили, сколько звезд. Я посмотрела «дубачке» на погоны, у нее было четыре звезды. Почти пятизвездочный отель.

Я в изумлении застыла на пороге номера. Все происходящее было очень неожиданно, но в то же время до того трогательно, что я с трудом сдерживала слезы. Передо мной стоял Вячеслав.

— Как ты меня нашел?

— Было бы желание. Мне дети сказали, где ты.

Мы обнялись, а потом долго стояли молча друг напротив друга, не зная, что и сказать. Нет, нам было о чем поговорить. Просто все как-то стало понятно без слов.

— Как тебя пропустили сюда?

— Я сказал, что ты моя жена. Они попросили предъявить документы: «Ксиву гони, мужик».

— И что, предъявил?

— Да нет, конечно. Брака, говорю, нет, но все равно жена. «Сожитель? Предъявите документ из домоуправления, что проживаете вместе». Да нет, говорю, в разных городах живем. «Иди отсюда, мужик, не парь нам мозги. Не положено. В разных городах они живут… Может, и в разных странах?» Возможно и так, говорю. «Дурак ты, что ли, мужик? На воле вон сколько баб одиноких». Ну, я им объяснил, что баб одиноких много, а любимая женщина — одна, и она здесь, у них. А они мне: «Да когда к нам попадают, свои мужики бросают, не все, конечно, но большинство». Такую женщину нельзя бросить, ее можно только потерять, — вот и все, что сказал им я. «Странный ты какой-то, мужик», — сделали они вывод.

Сначала мне не понравилось пренебрежительное отношение охранника к Вячеславу и это панибратское слово «мужик». Но он ведь действительно мужик! Как редко сейчас можно услышать это слово в исконном смысле. Красивый, сильный, надежный. Мужик. А Леха меня убеждал, что мужиков нет, перевелись все. Как это нет? Есть! Должны быть!!!

— Дети в порядке, родители тоже. Я к ним заезжал. Даже переночевал. Рады были.

— Спасибо тебе.

— Да не за что. Соскучился.

Вячеслав притянул меня к себе и поцеловал. Слова стали лишними, и так все было ясно. Хоть из всех углов номера на нас и косились камеры наблюдения и мы чувствовали скованность, но это не помешало счастью встречи. Возможно, здесь и прослушка есть. Ну и что?.. Мы болтали три дня без умолку, нам было о чем поговорить, давно не виделись, соскучились. Мы не затрагивали никаких запрещенных тем, мы даже не думали о том, что наш разговор может быть записан. Мы говорили о жизни, о детях, о любви, о счастье. Как будто и не было разлуки, не было этих тяжелых лет, грузом упавших на нас. Мы болтали, смеялись, не обращали на камеры никакого внимания. Нам было очень хорошо вместе.

Меня, как здесь говорят, «прокрутили через матрас», то есть пятнадцать суток штрафного изолятора ШИЗО чередовались с выводом в отряд, ночевкой на своем матрасе и опять помещением в ШИЗО. Вся эта история началась, как только я напомнила, что нарушений режима у меня нет, а время УДО подошло. Подняли мое дело и увидели «сопроводиловку», которая предписывала превратить меня в «тюремную пыль». Моя «отрядница» так дала ответ на мой вопрос: «Я — офицер. Я выполняю приказ». Записав мне в дело массу нарушений, каждое из которых можно погасить только через полгода, администрация учреждения успокоилась. УДО мне теперь не видать. Я стала привыкать к мысли, что придется доживать здесь весь срок до конца.

Жить на зоне мне стало немного легче. Я привыкла и начала чувствовать, что кто-то борется за наши права. Запрещались переработки, ненормированный рабочий день «до звонка». А это иногда были и сутки, и более. Молодые здоровые женщины умирали на работе. После проверок все опять было по-прежнему. До очередного ЧП. Установили порядок — один выходной через две недели, но и это было прекрасно. Баня, стирка и даже театр. «В тюрьме, так в тюрьме, — повторяла я часто слова, завещанные мне Лехой, — отсюда возвращаются». И помнила своих ушедших из жизни коллег.

Голова цела, как бы мне ее ни сносили. Мозги, как ни странно, варят. Во враче-мозгоправе не нуждаюсь. И в костоправе — тоже: это я вспомнила своего мужа, которого, к счастью, начала забывать. Я находила себе тысячу утешений, чтобы продолжать жить дальше.

Приехал Вячеслав, и я вновь почувствовала свою защищенность. Меня теперь никто не сможет обидеть. Я уже ощущала себя другой, более сильной, чем раньше. «Я сел в “ту” повозку», — говорят в Испании. «Я поймал птицу счастья», — говорят в России. Я села в «тот» поезд. Неважно, что это был «Столыпин», сказала себе я. Аналогия, возможно, не очень удачная, если люди хотят сказать, что их жизнь кардинально изменилась. Я села в «тот» автозак, который изменил всю мою жизнь. Все заново. Все с нуля. Я сидела на холодных развалинах своей судьбы, и мои озябшие мысли дрожали.

Чтобы спастись, я заполняла свой внутренний мир позитивом. Я увидела очень много хорошего в тюрьме. Уже писала о тюремном хлебе, равного которому нет и по вкусу, и по энергетике добра, и по спасительной силе для угасающего организма. Еще баня с какой-то живительной водой, смывающей проблемы, возвращающей к жизни. И, конечно, тюремный театр. Самым лучшим театром считается крепостной театр, где играли крепостные артисты, а значит — невольники. Видимо, сродни крепостному — тюремный театр, где, как и в игре крепостной актрисы, видна та непонятная гордость, которая особенно развивается на краю унижения…