Он засмотрелся в окно, за которым видны высокие деревья в парке и далекие крыши домов.

— Это хорошо…

Божена замечает, как побелели и обмякли в больнице отцовские руки.

— Велел только, — отец пристально смотрит на Божену и поднимает указательный палец правой руки, — чтобы в нынешнем году я о работе и не помышлял. Еще, говорит, пройдет немало времени, пока вы станете мужчиной что надо. Строгая диета и никакого перенапряжения!

Божена наблюдает за стариком, сидящим на соседней постели. Ему добрых семь десятков, сидит он все в той же позе, как вначале, и продолжает что-то жевать. Потом смотрит на отца, тот опускает глаза и хмурится.

— Так что с агрономией я покончил…

— Не думай, отец, — утешает его дочь, — ты наверняка выздоровеешь. Тут хорошие врачи. Наберись терпения и делай, что велят…

При этом она представляет себе, как дома отец ходит из комнаты в кухню, на дворе дождь, и она не знает, куда деться, чтобы не торчать у него перед глазами… Несколько раз даже сморгнула, стараясь прогнать неприятную картину.

— Только подумать — буду бить баклуши… Что я, старая развалина? А тут еще ты…

Михал Земко умолкает, теперь и он смотрит на старика, который что-то ищет под подушкой и в тумбочке.

— Обо мне не беспокойся, отец, — говорит Божена ровным, на удивление твердым голосом.

— А кому же беспокоиться, как не мне?

— Правда, отец. — Божена стискивает зубы. — Сейчас это может тебе повредить.

— Ну, ну, — покивал головой Земко. — Пожалей отца хотя бы тут, в больнице. А через полгода будешь плакаться, что испортила себе жизнь!

— Работы я не боюсь, — говорит Божена голосом, который убеждает своей уверенностью.

— Два-три месяца хорошей работенки тебе не повредят. Такая практика полезна всем маменькиным дочкам, что мечтают о легкой жизни.

— По-твоему, я маменькина дочка?

Она произносит это серьезно и грустно. Повернув голову к окну, с минуту смотрит на ветви деревьев.

— Этого я не говорил! Но ты обижаешься, что тебе ни скажи. Да ежели бы я в свое время имел такие возможности, как ты…

— Возможности — еще не все, — осторожно возражает Божена.

— Ладно, ладно, — соглашается Земко, но полностью заглушить сварливые нотки ему все-таки не удается. — Оставайся при своем! Но заруби на носу, что я тебе скажу: я за тебя нигде учиться не буду! И если ты еще раз вернешься домой — мол, то да се тебе не по нраву, я тебя не оставлю даже телят кормить! Запомни это раз и навсегда!

Он строго смотрит на дочь, а ей ужасно хочется улыбнуться отцу. Если бы не боялась, что он обидится, не поймет ее улыбки, непременно бы улыбнулась. Хоть чуточку. Ведь от улыбки — легче и свободней…

— Когда я что провороню, — Михал Земко пытается сгладить резкость сказанного, — меня тоже по головке не гладят. Жизнь такая!

— Я в институт не стремлюсь, — тихо говорит Божена. — Никого ни о чем не прошу, ни от кого помощи не жду…

— Заладила! — урезонивает ее отец. — Для чего же все мы, как не для того, чтобы о тебе заботиться? Мать, я, Имро…

— А я должна сидеть, словно кукла? Сидеть и ждать, куда другие меня сунут? — Божена пытается сдержаться. — И еще трястись, как бы чего не напортить. Этого вы хотите?

Покачав головой, отец медленно произносит:

— Тише, тише… Кто не слушает добрых советов, сам потом расплачивается! Если бы ты вовремя посоветовалась с Имро, не кончилось бы все так и на агротехническом. Я уверен…

— Я и сама знаю…

— Пусть будет так, — вежливо перебивает ее отец. — Когда меня отпустят, приеду домой с Имро, там и поговорим.

Он молча оглядывает палату, потом спокойно спрашивает:

— Книжек не привезла?

— Привезла, — кивает Божена, нагибается и вытаскивает из сумки два толстых тома. — Пока ты болеешь, прочтешь больше, чем я за два года…

— Эх милая, нашла чем хвастать! Ты студентка, а я агроном без образования…

— Бывшая студентка! — поправляет Божена. — Теперь я телятница, а нам, телятницам, не до чтения.

— Насколько мне известно, — усмехается отец, — чтение еще никому не вредило.

Божена снова склоняет голову к сумке, что-то в ней поправляет. Транзистор соседа продолжает тихо играть. Старик встает и, шаркая ногами, направляется к его постели.

— Уберите куда-нибудь свое радио! — глухо ворчит он. — Кто может целый день его слушать?

Женщины, сидящие напротив, оборачиваются на его голос, молодой мужчина, повернув на подушке голову, следит за стариком.

— Я включаю только для себя, — лениво откликается лежащий на постели владелец транзистора, не шевельнув и пальцем, чтобы выполнить просьбу старика.