Голос инженера Бороша из конторы ОТК: — Паршивые, непаршивые, но людьми в эту ночную обеспечить вас не можем.

Инженер Мудрый: — Не можете?

Молчание.

Муха: — Посмотрим!

Он закрывает дверь в контору ОТК и вместе с инженером Мудрым исчезает в дверях конторы производственников.

Рене наблюдает, как расходится дневная смена. Несколько малопривлекательных, на его взгляд, девушек у шкафов снимают с себя белые халаты. Другие девушки надевают эти халаты. Это уже ночная смена, занимающая свои места у конвейера. Но конвейер пока стоит. Контролеры к работе не приступают. Мастер конвейера сообщает об этом производственникам. Из их конторы до уха Рене доносится голос инженера Мудрого:

— Борош, курва саботажная, ну, ты за это поплатишься!

Из конторы ОТК ни звука — лишь над перегородкой вьется сигаретный дымок.

Вот бы воскликнуть сейчас нечто ванстипхоутовское. Этакое беспристрастное. Дилетантское.

[25]

РЕНЕ И ВАГ

Однако знаток заводских дел Рене обходится без восклицаний: придя домой, закладывает лист бумаги в машинку и пишет: «Лучшее средство против растущей нервозности — игра в открытую». Так будет называться его последняя, самая свежая передовица. В передовице он упоминает и письмо Бюро РК КПС, и номер многотиражки с этим письмом, что был приколот на будке выходного, контроля. Указывает, что коллектив завода до сих пор так и не дождался конкретного анализа допущенных ошибок, и прямо призывает приступить к таковому. Затем нацеливает коллектив на решение самой насущной задачи: «Мы оказались перед лицом двойной угрозы — потерять доверие вышестоящих инстанций как предприятие, не выполняющее план, либо скомпрометировать себя как предприятие, которое низким качеством своей продукции обманывает и обкрадывает потребителя. Вот какую дилемму мы должны разрешить — а между тем в настоящее время мы всецело заняты одними количественными показателями. Существует, правда, и третья опасность, самая большая: мы можем проиграть и на одном, и на другом фронте». Упомянув о грубости, которая все больше проникает в отношения между работниками, Рене заканчивает передовицу словами: «Следует помнить, что с помощью грубой силы мы никогда не выиграем этот бой — победа возможна лишь в результате добровольных коллективных усилий, всеобщего трудового энтузиазма. И мы добьемся этого лишь тогда, когда каждый чистосердечно раскроет свои карты».

К стилю Рене — товарищескому, режущему правду-матку — на заводе уже стали привыкать. Но несмотря на это, передовица «Лучшее средство против растущей нервозности — игра в открытую», вышедшая в свет 26 ноября, действует как взорвавшаяся бомба. Начальник производства, учуявший в рассуждениях о грубости некий намек на его собственные методы, вызывает Рене на беседу. Сначала он говорит с Рене спокойным тоном, но затем начинает горячиться:

— На людей действует только плетка — в этом я не раз убеждался.

— Нет, неправда, людей нужно воспитывать, — наставляет его Рене.

Начальник производства: — Ха, воспитывать людей! Как ты себе представляешь это воспитание?

Они не на «ты» друг с другом, но начальник производства «тыкает» Рене как партиец партийцу, хотя Рене и беспартийный.

— Примером, — цитирует Рене Макаренко.

— Мне его тоже никто никогда не подавал.

Дискуссия заходит в тупик, но по тому, что Рене все чаще оказывается вовлеченным в такую дискуссию, он заключает, что становится чем-то значимым — буквально за одну ночь он поднял авторитет многотиражки, а заодно и свой до уровня самой головки завода. Руководящие работники теперь охотно вступают с ним в разговор, делая все возможное, чтобы он не уличил их во лжи, а кой-кому Рене внушает и страх. Зато большинство говорит с ним, преисполнившись какой-то новой радости и даже надежды — а вдруг многотиражка способна сделать то, что уже никому не под силу. И конечно же, особо добрые отношения у Рене с тружениками на конвейерах, а уж с теми, кто на конвейере К, — и говорить не приходится.

А на заводе чуть ли не каждый день происходит что-то новое.

3 декабря — капитуляция. Директор Поспишил, размышляя в своем кабинете, вдруг приходит к решению: а не буду-ка я гнаться за выполнением плана. Он вызывает товарища Пухлу и диктует письмо министру, в котором сообщает, что завод в этом году направит свои усилия на улучшение качества продукции; что же до количественных показателей, то они вряд ли будут достигнуты. И 5 декабря он вновь выступает с речью перед коллективом, как полководец перед армией, и сообщает ему о своем письме руководству.

Рене аж присвистнул, узнав об этом, — ошеломляющее впечатление на него производят даты. 26 ноября была суббота. Газета датируется субботней датой, по приходит из Ружомберка лишь в понедельник, то есть 28 ноября. Допустим, подали ее директору только 29 ноября — во вторник. А прочел он ее лишь 30 ноября — в среду. Иными словами, он держал газету в руках за три дня до принятого решения. И счел за благо выбрать из передовицы Рене одну из предлагаемых возможностей.

Однако и коллектив завода читал передовицу. И у коллектива была возможность выбора — но его выбор оказался совершенно иным, чем тот, что сделал директор.

Рене узнает, что коллектив завода вообще с решением директора не согласен, а занял позицию, которую Рене наметил в конце передовицы: добровольные коллективные усилия, всеобщий трудовой энтузиазм. Но кто же он, этот коллектив? Рене узнает, что его представляет не кто иной, как уже известный чемпион по выбиванию плана мастер Талига.

— Пришел он ко мне на другой день после выступления директора, — рассказывает Рене начальник смены Муха, — и доложил, что он, мол, поспрашивал людей на своем конвейере в свою смену, рискнули бы они и план выполнить, и качество дать, и люди якобы ответили ему, что да, мол, рискнули бы. Ну а кто ж бы не поддержал этой инициативы? Поддержали ее, провели опрос на конвейерах и получили результат: начиная с 7 декабря все производство переходит на ночные смены, но не так, как раньше, — то одна, то вторая: с этого дня обе смены будут чередоваться через шестнадцать часов. Все подсчитали, должно получиться!

И директор — как узнаёт Рене — пришел в неописуемый восторг: едва отослав министру одно письмо, шлет вдогонку другое, перечеркивающее первое. Вот на какие дела подвигла завод его передовица! Но Рене отчасти допускает и иное объяснение. Когда вышла его передовица, на заводе как раз проводилась серьезная ревизия сверху, она-то прежде всего и могла навести директора на мысль написать первое письмо. Что же касается мастера Талиги, то Рене хорошо знает, что это за птица. Какой уж там всеобщий трудовой энтузиазм, какие добровольные коллективные усилия?! Наверняка приказал, и баста.