А дефицит непрерывно растет. Каждый день недосчитываются 200—300 приемников, Рене и это известно, причем недочеты постепенно обнаруживаются во всем. Не только в конструкции или технологии. Не только в плохом снабжении или плохой трудовой дисциплине. Поговаривают и о том, что некачественны и комплектующие детали. И измерительные приборы, дескать, ни к черту не годятся. Проносится, например, слух, что невозможно отладить производство еще и потому, что паяльники скверные.

28 июня директор узнает, что на имя тружеников «Теслы Орава» пришло письмо бюро РК КПС. Письмо призывает коллектив завода смело и решительно указывать на недостатки и во всеуслышание называть виновных. Но если труженики и впрямь разовьют свою активность, не ухудшится ли обстановка на заводе еще больше? В этом опасении директор и другие руководители завода единодушны. Поэтому с содержанием письма коллектив завода предпочитают до поры до времени не знакомить.

А дефицит продолжает расти: в какой день на 40 телевизоров, в какой — на 400. Рене узнает и о том, что стремление любой ценой выполнить план дает уже первые отрицательные результаты: на завод пришло первое письмо возмущенного потребителя, вслед за ним и другие. Валент Сестриенка из Земянских Костолян пишет: «Разве допустимо, чтобы я на своем рабочем месте добивался высоких производственных показателей, а при этом получал негодную продукцию от других?»

А дефицит растет.

И лишь одна смена, на одном-единственном конвейере, словно по мановению волшебной палочки, с 5 июля начинает давать план. Мастером смены назначен некий Талига. Вот чудеса, диву дается Рене, никто плана не выполняет, а Талига выполняет. Диву дается и директор.

— Черт его разберет. — делится с Рене начальник производственного цеха Муха, в непосредственном подчинении которого работает Талига. — Он еще два года назад был мастером, но за грубое обращение с людьми пришлось снять его с должности. Работал механиком. Теперь его опять поставили мастером, и вот те на — у него одного все ладится. Может, оттого, что не позволяет людям лодырничать. Сам обо всем хлопочет. Еще до пуска конвейера запасается необходимым материалом.

Может, и вправду дело в дисциплине, размышляет Рене. Обстановка боевая, поэтому, может, и дисциплина нужна военная? Мягким людям не под силу навести порядок, а вот грубияну Талиге это проще простого.

Да, обстановка и впрямь боевая, размышляет директор. Недодано 12 000 штук, и к нам едет сам генерал — министр легкой промышленности Ржадек.

Ржадек, в прошлом солдат, действительно приезжает 6 июля, на следующий день после того, как Талига стал давать план, и просит директора представить ему лишь самые основные сведения.

Сколько у тебя народу, спрашивает он главного инженера. Пятьдесят. Всех пятьдесят в производство! Но на этот раз не в качестве технической помощи. На этот раз все назначаются на обычные производственные должности. На должности мастеров. Или обыкновенных ремонтных рабочих. С полной ответственностью. И вплоть до отзыва подчиняются они исключительно одному начальнику производства. Начальник производства, сколько тебе нужно людей сверх того? Тридцать. Порядок. Приедут с других предприятий «Теслы». Сколько продолжается наше совещание? Уже два часа. Достаточно, товарищи.

«А разве не могли бы мы к этому решению прийти сами?» — размышляет директор после отъезда министра. Пожалуй, могли бы — если бы на проблемы болта и гайки взирали с большей дистанции. Но кто знает, что было бы, взирай мы именно так.

А Рене, заглянув назавтра в какую-то бумагу на столе у доктора Сикоры, обнаруживает финансовый баланс вчерашнего короткого, но столь важного совещания. Израсходовано на нем было 6 бутылок пива, 4 бутылки минеральной воды, 200 гр. кофе, 2 баночки сардин, 1 кг сахару (останется про запас!) и 1/4 кг хлеба. Итого на 79,75 чехословацкой кроны.

[18]

CAF'E[32]

Как бы ни волновали Рене и Ван Стипхоута личные переживания, они не могли оставаться равнодушными к тому, что происходило вокруг. Отправляясь в глубинку, на производство, друзья в душе полагали, что они лишь изображают из себя этаких искателей приключений, что на самом-то деле производство — дело невыносимо скучное и что, конечно же, его придется по возможности разнообразить — а производство, как ни странно, оказалось исполненным приключений. Разумеется, особенно насыщены приключениями эти бурные события для других, они двое обретаются скорей где-то на окраине событий, чем в эпицентре. Однако не за их пределами, отнюдь нет!

Рене выпускает один за другим номера заводской многотиражки и все пристальней следит за тем, чтобы снова не стать мишенью для всеобщих насмешек. И все-таки он еще не научился остерегаться лгунов-лакировщиков. Да и как ему научиться, когда он и сам лгун-лакировщик.

А там кто знает? Может, если бы ему показали письмо бюро РК КПС о необходимости писать обо всем открыто и критично…

Но этого письма не показали даже ему. А уж когда завод преодолел самое худшее, когда благодаря вмешательству министра основные проблемы, казалось бы, отпали и серия «Ораван», закончив свой короткий, но бурный жизненный путь, уступила на конвейерах место своим родным братьям — «Криваню» и «Мураню», кому же теперь предоставляется в газете слово? Да все тем же лгунам-лакировщикам, которые втирали очки Рене и до этого. То ли не везет ему, то ли по глупости — кто знает… К кому он обращается с просьбой написать статью? Конечно, к тем, кто больше всех любит писать и лучше всех это делает. А это именно они, и никто другой! Даже почерк — и тот у лгунов-лакировщиков, лучший на заводе.

А что поделывает наш Ван Стипхоут? И он не остается в стороне от великих событий. Он важно прохаживается по заводу, степенно, с достоинством, хотя прохаживаться с достоинством — вещь для него не очень простая. Тело его как бы переламывается под прямым углом. Сутулость спины ему еще удается с грехом пополам как-то скрыть, но верхняя часть туловища, перегибаясь от пояса, устремляется по наклонной вперед. Оттого-то зад у него такой оттопыренный. Да и жесты его не исполнены достоинства — он то размахивает руками, то закладывает их за спину, а то, увидав знакомого, разводит готовые к объятию руки в стороны. А что при этом выделывает бровями! И конечно, одевается тоже не сказать чтоб достойно — чересчур пестро. Брюки все еще, даже о сю пору, вельветовые, коричневые или серые, из-под них торчат черные мокасины. Но он уже в свитере, свитер тузексовый, красный, либо вместо свитера — когда Ван Стипхоут без пиджака — ярко-голубой или белый жилет. А если в пиджаке, то пиджак черный или яркий, кричащего рисунка. На улице, правда, плащ-болонья скрывает этот цветник, но тогда предстает глазу другое: из-под ярко-зеленого плаща выглядывает охряно-оранжевый шарф, а на голове французский берет, хотя и черный, да броский. Но даже если Ван Стипхоут и не покажется кому-то степенным, по заводу он прохаживается все-таки степенно и достойно, и на то есть у него основания.