Министерская комиссия, которая должна была проанализировать ситуацию и доискаться причин, ее вызвавших, установила, что на заводе работает производственный психолог, и попросила у него тоже дать письменное заключение.

Ван Стипхоут достойно прохаживается по заводу и, если кто окликнет его, говорит:

— Извините, в другой раз охотно уделю, но сейчас работаю над отчетом для министерства, дело срочное, вопрос весьма щекотливый…

И действительно, вопрос весьма щекотливый… А ну как в этой связи установят, что он, Ван Стипхоут, вообще не имеет права заниматься тем, чем занимается? Сколько прекрасных разработок он сделал, основываясь на беседах с работниками и на собранных письменных тестах! Например, «Заметки по поводу понедельничной утомляемости»: «Предлагаю обязать мастеров и начальников участков неназойливо, тактично и со знанием дела направлять внимание работающих женщин на то, чтобы они заботились о своем ночном отдыхе в канун напряженного трудового дня и следили — в собственных же интересах — за своим здоровьем». Или «Эстетическое воспитание в профучилище, его значение и задачи»: «Ввести факультативные лекции по эстетике и истории искусств… Этот курс ляжет в основу бесед о книгах… С результатами наблюдений мы ознакомим комитет Союза словацких писателей, дабы писатели могли, не злоупотребляя данными, использовать их в своем творчестве… Моменты, не касающиеся непосредственно литературных проблем, в сообщение для Союза словацких писателей включены не будут… Сообщение огласке не подлежит». Подобного рода разработки, гордо подписанные Ван Стипхоут, производственный психолог, он передавал товарищу Ферьянцу. Товарищ Ферьянец и многие другие (среди них, конечно, и сам директор), в чьих руках оказывались эти сообщения, не задумывались над правомочностью этой подписи — то ли вникать не хотелось, то ли просто времени не было, впрочем, нет, они наверняка знали о ее неправомочности, но закрывали на это глаза, пусть подписывается как угодно, лишь бы написал хронику, а в ней прославил бы их. И Ван Стипхоут почивал на лаврах, решив, что все идет без сучка без задоринки и что ему ничего не грозит. И только вмешательство министерской комиссии отрезвило его. Конечно, у нее иной взгляд на вещи, и, наверно, более строгий, ведь и миссия-то у нее вполне определенная — не хватает еще, чтобы и его каким-то образом приплели к тем, кого, возможно, будут наказывать; хотя он ничуть не виновен во всей этой кутерьме, однако и его могут наказать за то, что в столь тревожное для завода время подписывался так, как ему не полагалось по штату.

И вот Ван Стипхоут отшлифовывает в мыслях ловкое начало своего отчета для министерской комиссии:

«Уважаемые товарищи, по всей вероятности, я не настолько компетентен, чтобы исчерпывающим образом, как подобало бы производственному психологу, ответить на ваши вопросы и осветить весь комплекс причин, мешающих выполнению намеченных задач. На заводе я нахожусь в шестимесячной писательской командировке, целью которой хотя и является изучение «психологии конкретных людей и их духовных взаимосвязей, их отношения к работе, к осуществлению ими же самими коммунистического идеала, равно как и их бессознательных действий, тормозящих движение к этой высокой цели, чему виной отживающие свой век формы общественного бытия», как говорит… (имя автора цитаты Ван Стипхоут придумает позже), однако моя миссия специфическая и так или иначе связана с литературой…»

«Вот в таком разрезе, и они меня черта с два достанут», — рассуждает Ван Стипхоут, и в уме уже смело начинает развивать идею будущего отчета.

В такой глубокой сосредоточенности приходит Ван Стипхоут и в общежитие. Рене появляется чуть позже. А уж потом закатывается и Годковицкий.

— Ррреббята…

— Извини, голуба, — говорит Ван Стипхоут, — творю отчет для министерства, не могу уделить…

Годковицкий: — Яя ввам, ддруги, ххотел ттолько ссказзать, что ммне ппредложили мместо вв Ббратиславе!

Ван Стипхоут: — Что-о-о?

Ван Стипхоут вмиг забывает об отчете.

И Рене настораживается — ведь уж было казалось, что проблема их совместного проживания не разрешится никогда, а тут вдруг…

Рене: — Какое место?

Годковицкий: — Вв Упправлении ссвязи, ммогу пприступить ххоть ссейччас, ффакт!

Оказывается, Годковицкий, который уже давно говаривал: «Ттут ммне оччертело, ддруже, ттут ннет нни оддной сстоящей ббабы!», обнаружил в газете «Праце»[33] объявление Управления связи и, ничего никому не сказав, написал туда, предложив свои услуги. Сегодня он получил положительный ответ. Более того, Управление связи готово предоставить ему и временное жилье.

Правда, Рене и Ван Стипхоут отлично понимают, что ликовать рано; Годковицкий, конечно, счастлив, что так ловко нашел в Братиславе место, но этим счастьем может вполне и ограничиться. А не останется ли вот такой вполне «осчастливленный» Годковицкий и впредь спокойно жить и работать здесь, в Нижней? Ей-богу, такая угроза весьма реальна.

— Яя ттуда, ппожалуй, нне ппоеду, введь нникого в Ббратиславе нне ззнаю, — смеется инженер Годковицкий. Похоже, он вовсе не горит желанием переезжать в столицу, заселенную одними незнакомыми индивидуумами, покидать столь уютный, хотя и лежащий за спиной у бога, уголок земли, где он уже знает таких блестящих молодых людей, как Рене и Ван Стипхоут, которые так ласково глядят на него и так внимательно слушают.

И в самом деле, Рене и Ван Стипхоут глядят на инженера Годковицкого ласково и слушают его внимательно, ибо чувствуют: если они хотят жить вместе, то даже малейшее невнимание с их стороны может теперь запороть все дело.

— Братислава! Да ты знаешь, что такое Братислава? — восклицает Ван Стипхоут. — Там тебе и знать никого не надо: каждый тебе что отец родной! И женщины позаботятся, царь, накормят, присмотрят!

И Рене кивает головой: — Факт!

Годковицкий слушает, но ему почему-то не хочется верить, что Братислава такой уж сказочный город. Сам не знает почему, а не хочется верить. Но вот, кажется, догадывается!

— Аа ттогда ппочему ввы зздесь?

— Не были бы, если б не надо было, — говорит Рене.

— Ввам ннадо? — удивляется Годковицкий. На эту тему еще никогда не заходила речь. И подумать только, до чего животрепещущие темы можно обсуждать в Нижней; в нем все больше растет желание вообще отсюда не двигаться. — Аа ппочему ввам ннадо?

Ван Стипхоут: — Нас послали.

На такие вещи Ван Стипхоут мастер, Рене должен это признать.

Создать впечатление, будто выполняет особо секретное задание, и повсюду на это намекать, Ван Стипхоут умеет так искусно, что многие уже не только его воспринимают в этаком плане, но и Рене — ведь их водой не разольешь. А недавно, когда Ван Стипхоут в качестве психолога расследовал дело ученика Пафчуги, подозреваемого в краже электронной лампы, это впечатление и вовсе выразилось в виде надписи на стене уборной: «ВАН СТИПХОУТ И РЕНЕ — СТУКАЧИ!» Да и теперь Ван Стипхоуту удается произвести желаемое впечатление — инженер Годковицкий смотрит на него с уважением:

— Ппослали? Ффакт?

Рене: — Факт, друже!

Годковицкий: — Аа ккто, ддруже? Ии ддля ччего?

Ван Стипхоут: — Надеюсь, соображаешь, что о таких вещах не распространяются, друже! Укроти, царь, подави! Одним словом, мы здесь потому, что надо!

Рене: — Но скоро и мы вернемся в Братиславу.

Годковицкий на глазах оживает. В типовой испытательной камере, где он работает, у него нет возможности вести разговоры на таком высоком уровне. Ни о чем другом он так не мечтает, как остаться с Рене и Ван Стипхоутом и продолжать эти возвышенные, заряженные энергией и окутанные тайной разговоры. Но именно потому он и должен уехать. Ведь если ему остаться здесь, а они, как говорят, вскоре уедут в Братиславу, как же он потом до них доберется? Случай, какой ему выпал сейчас, так легко не подворачивается, нельзя его упускать, даже если ему и придется первым уехать в Братиславу и там, возможно, до поры до времени поджидать своих необыкновенных друзей. Рене и Ван Стипхоут на лице Годковицкого прочитывают досконально, до мельчайших деталей, весь ход мыслей, который тяжело, но четко проворачивается в его мозгу, радуются этому ходу и именно ему-то и стараются дать ход. Между прочим, они тоже к нему привязались. И, между прочим, на обманывают, когда говорят: