Тогда листья мелии доставили по почте. Они очень помогли. Димпл прикладывала их к телу, и зуд прошел. Потом корью заболели мы с Нэшем, но никто не положил для нас листья мелии в почтовый ящик. Какой подлой и мелочной показалась мне тогда наша бабушка!

— Она совсем не любит нас? — спросила я папу.

— О Белла, — ответил папа разгневанно. — Большое дерево мелии растет во дворе мистера Кандасами через две двери.

Я была согласна с мамой. Разве дело было в этом? Мама была такой сердитой, что чуть было не отказалась отправить Димпл к бабушке Лакшми на декабрьские каникулы, самые долгие и лучшие каникулы в году. Из-за этого мама с папой жутко спорили, но я слышала, как он зашел в комнату Димпл и приказал ей не волноваться, потому что она поедет к бабушке Лакшми, ведь она очень хорошо сдала экзамены.

Да, меня и это возмущало. Сестра была папиной слабостью. Чем больше он пытался это скрыть, тем более очевидным это становилось. Он обращался с ней так, будто она принцесса, сделанная из сахарной ваты. Так нежно, так аккуратно, будто боится отломать маленькие розовые сахарные сердечки, украшавшие ее белый наряд принцессы.

Потом был этот китайский мальчик, которому она нравилась в пятом классе. Я никогда никому не говорила этого, но он и мне нравился. Я часто сидела под деревьями около столовой и наблюдала, как он сморит на Димпл, не обращавшую на него никакого внимания. Я слышала, его папа был очень богат. Наверное, так и было, если шофер мог привести такую огромную коробку конфет для нее. Однажды я достала записку, которую он ей написал, и прочла неразборчивый почерк. Как быстро тогда стучало сердце в моей полной зависти груди!

Потом она начала записывать свою «вереницу грез». Горы кассет в ее коробке под кроватью все росли, и однажды я, устроившись поудобнее, решила их послушать. И вдруг я увидела себя со стороны: лягушка, выглядывающая в узкую щель под скорлупой кокосового ореха, где она живет, не задающая вопросов и довольная тем, что мир должен быть маленьким и темным. Я увидела, как богата жизнь тех, кто любит Димпл.

В конце концов я поняла ту печальную причину, по которой наш дедушка не разговаривал, и сама почувствовала боль, крушение надежд, разочарование, неудачи и трагические потери, которые наполняли яростью бабушкины глаза. Половицы прошлого, которые мама прибивала с такой злостью, скрипели и разламывались, оголяя ее ложь. Посреди гигантской сети я увидела огромного паука. У него было лицо бабушки Лакшми, но когда я протянула руку и сняла с него маску, оказалось, что это была наша мама, а в ее лице было столько предательского гнева. Все это, черт возьми, было придумано, чтобы наказать старую женщину! И ценой этого дорогого и такого ценного общения она назначила нас с Нэшем, не считая, конечно, всех ее интриг и махинаций; я, казалось, могла протянуть руку и дотронуться до маминого абсолютного, смертельного несчастья, будто до чего-то осязаемого. Она прекрасно знает причину мук, доводящих седо умопомешательства. Она шантажировала мир своими страданиями. Наверное, я всегда была неправа, когда жалела о любви. Бедная мама.

Еще ребенком мне было жаль ее, когда она стояла напротив магазина. Робинсонов и с такой тоской смотрела на красивые вещи в витрине. И даже когда настали лучшие времена, когда она покупала, покупала и покупала ненужные нам вещи, мне все же было жаль, что ее изнутри так разрывало это чувство неудовлетворенности. Она знает, что я все понимаю, но дерзко смотрит на меня, без тени раскаяния — она ведь сильная женщина. Она понимает, что я никогда не избавлюсь от нее. Наше знакомство предопределено кармически. Злобный подарок судьбы. Мама.

Я по-новому взглянула на свою сестру и теперь увидела куда больше, чем просто прямые волосы и самые прекрасные глаза, которые я когда-либо видела. У нее было все, чего я хотела. Я должна была ненавидеть ее, но — знаете что? — я ее любила. Я всегда любила ее и всегда буду. Еще одно кармическое знакомство. Еще один подарок судьбы. Сестра.

По правде сказаться люблю ее не только потому, что она искренне очарована моими непослушными кудряшками, не радуется своим отличным отметкам и щедро дарит свою любовь; но и потому, что я знаю то, чего папа не знает, — настоящую причину, почему она столько раз ломала ребра. Этого мне не забыть никогда. В первый раз я увидела, как мамина спина скрылась за зеленой дверью в ванную на нижнем этаже, когда папы не было дома, держа в руках резиновый шланг, который Аму обычно использует, чтобы наливать в ведра воду для стирки. Сначала задвинулся замок, потом послышался мягкий удар, а за ним последовал слабый, приглушенный крик и строгий голос мамы, угрожающий:

— Не смей кричать.

Я прижалась ухом к двери. Пятнадцать раз я слышала этот звук. Удар, удар… моя сестра жутко плакала. Когда я услышала шаги мамы, приближающиеся к зеленой двери, я побежала на кухню и спряталась за плитой. Отодвинулся засов, и она вышла из комнаты с невозмутимым, спокойным, непоколебимым лицом, в правой руке легко держа свернутый шланг. Моя сестра сидела, съежившись, на полу в дальнем углу ванной комнаты, покрытая красными пятнами и без трусиков. Тогда я поняла, что мама не любит ее.

Несчастное жалкое создание. Какой толк от прямых волос, листьев мелии в почтовом ящике и дяди, который мог рассказать тебе твое будущее, если это не могло защитить тебя от мамы? Если это не могло принести даже материнской любви?

В ту ночь, когда она рыдала так, что от изнеможения заснула, я стояла над ней и слушала ровное дыхание. Я убрала волосы с ее опухшего лица и слегка провела по этим ужасным рубцам на ее измученном теле. Так много ран для одного маленького человечка! Тогда я поклялась искренне любить ее.

Прошли годы, и эти кудряшки, когда-то приводившие меня в бешенство, сейчас стали великолепной гривой. Старый забытый павлин под моей кроватью сделал свое дело. Как люди меняются? Смотри, как они меняются. Смотри, как Димпл. Я смотрю на себя в зеркало и вижу там скулы и глаза в пол-лица, которые так и говорят: «Спеши. Время уносит красоту».

Павлин трудился не напрасно. Папа говорит, что Димпл весна, а я лето. Я знаю, что он имеет в виду. Моя сестра — сдержанная красота нераскрытого розового бутона, все еще зеленого наверху, а я — редкая орхидея в оранжерее, мои мягкие лепестки раскрыты и чувственны. Поздно цветущий летний цветок с яркой, утонченной красотой чистящего перышки павлина. Многое достойно восхищения: талия, словно узкое устье источника, грудь, словно прекрасные кувшины, и бедра, качающиеся, как сосуд с вином на весу. Мама разглядывает мои яркие голубые тени, мои беззастенчиво звенящие браслеты, мои ногти, которые отказываются быть бледно-розовыми, как у сестры, и мои белые ботинки до колен.