У Джейана родилась дочь. Мы с мамой пошли в больницу посмотреть на Рату и ребенка. Мы взяли красивую, шитую вручную одежду, подходящие к ней шапочки и крошечные украшения для маленькой девочки. Ребенок был очаровательный, весь розовый, с запахом молока. Мама сказала, что Анна, когда только родилась, была тоже такого же цвета. Когда Рата увидела нас, мне показалось, будто она прижала ребенка плотнее и ближе к своей груди. Это единственное, что в ее жизни было ей по-настоящему дорого, тогда подумала я. Ее пальцы были так напряжены, что суставы просвечивали сквозь кожу, а ребенок не на шутку вопил.

— Иди к бабушке, — вполголоса сказала мама розовой инфанте.

Рата недовольно нахмурилась, но в сильных уверенных руках мамы ребенок разжал кулачки и прекратил свои хоть и младенческие, но отчаянные крики. Мама отдала спящую девочку обратно Рате, и я видела, как та облегченно вздохнула, когда ребенок снова оказался у нее на руках. Несколько дней спустя Рата и новорожденная вернулись в маленькую комнату над прачечной.

— Пар из прачечной вреден для ребенка, — сказала мама Джейану.

— Это ерунда, — отмахнулась Рата, когда Джейан передал ей слова мамы.

Она была беременна во второй раз, когда я снова увидела ее. На ней было то же платье для беременных, которое мама купила для нее два года назад, только выцветшее, волосы немного отросли и были собраны в хвост. Такой несчастной она еще никогда не выглядела.

На свет появился второй ребенок. В больнице она вежливо улыбалась маме и мне. За этой улыбкой не было ничего — ни враждебности, ни теплоты. Это была улыбка постороннего человека. Ее старший ребенок спокойно сидел на кровати. Она с любопытством смотрела на нас большими влажными глазами. Когда мама попыталась взять старшую девочку, та закрыла глаза руками и беспомощно зарыдала. Она испугалась грозной женщины, которую ни разу в своей жизни не видела. Будто обжегшись, мама отвернулась. Она стала раздвигать постельное белье, чтобы взглянуть на второго ребенка Джейана. Еще одна девочка. На этот раз мама и не пыталась взять ее на руки. Вдруг она показалась мне чем-то озабоченной и далекой. После нескольких неловких минут мы ушли. На задней части языка я ощущала кисловатый привкус.

Жизнь становилось кислой и в комнате над магазином. Джейан больше не летел домой с горящими глазами, чтобы увидеть свою жену. Прямо с работы он шел к нам домой. Он сидел в гостиной и безучастно смотрел телевизор, а после ужина громко жаловался любому, кто его слушал, на свою жену, что она подлая, настраивает против него детей и отказывается ему готовить. Она даже отказывалась стирать его вещи. Потом все стало еще хуже. Она била детей, если они говорили с ним. Она высыпала мусор из совка в свежестиранные вещи, доставленные к их двери фирмой Доби. К младшей дочери она испытывала особенную ненависть, потому что девочка была слишком похожа на отца. Ребенок становился замкнутым и недоступным, девочка говорила только тогда, когда к ней обращались, и была очень медлительна.

— Быстрее, ешь быстрее! — кричала Рата над ухом ребенка и заталкивала еду ей в рот все быстрее и быстрее, пока бедняжка не начинала задыхаться и кашлять. Потом будут слезы, злые слова и шлепки. Кажется, Рата люто ненавидела Джейана. Но разве это удивительно? Кумкум рассыпался еще до свадьбы. Тогда же этот брак и умер, еще не родившись. А сейчас был уже просто смрад от его разложения.

Когда старшей дочери исполнилось пять лет, Рата попросила Джейана уехать. Он нашел комнату в таком же доме с магазином на той же улице. Дело только в том, что он не знал, как жить без нее. Он научился жить с ней, с ее обидой и ненавистью, но не знал, как справиться без нее. Рата была у него в крови, хорошо это или плохо. Он хотел быть рядом, видеть ее и детей, но она отказывалась даже смотреть в его сторону. Она совершенно четко дала понять, что не хочет иметь ничего общего со своим мужем. Она начала бракоразводный процесс. Джейан думал, что если он откажется оплачивать ее содержание, то таким образом заставит ее прибежать обратно. Из своей убогой комнаты, через несколько дверей от нее, он наблюдал за женой, в полной уверенности, что она одна не справится. Без друзей, без работы, без заботливой семьи, без денег, но с двумя детьми, требующими внимания, и всеми счетами, которые нужно оплачивать. Она должна была вернуться, приползти на четвереньках. Я видела огонек мести в его медлительных глазах. Проучи ее, говорили они.

Но Рата поклялась никогда не возвращаться. Она не обращала внимания на горящий взгляд, преследовавший ее, как только она выходила из дверей. Вечером она завешивала окно старым одеялом так, что невозможно было разглядеть даже тени. Потом она разработала план. Ей не нужны были его деньги.

Сначала она выполняла разную случайную работу, ходила на работу в мятых юбках, на которых были пришиты аппликации в форме маленьких кошачьих мордочек, как у детей. Это было тяжело. Женщины, на которых она работала, были бессердечными и требовательными, но они терпели ее детей, потому что она безупречно убирала. По ночам Рата стала шить блузы сари для богатых женщин, на которых работала, и их разбалованных подруг.

Потихоньку она насобирала достаточно, чтобы брать уроки, как печь какие-то особенные пироги, у жены бывшего полицейского, в квартире, в районе с белыми и синими домами, где жили полицейские и их семьи. Потом потратила свои с трудом заработанные деньги на то, чтобы научиться делать глазурь. Из своего окна Джейан с завистью наблюдал за женой, ее успехами, ее свободой от него. Он пристрастился выпивать по вечерам. В синей форме работника компании, проверяющей счетчики, он сидел в маленьких вагончиках по всему городу и пил местный рисовый ликер самсу.

Я видела его в компании других мужчин, где он притворялся веселым. У них всех там горькая судьба, неудачные браки, а тени их покинутых детей дергают за изорванный низ их рубашек и просят дать им немного больше любви. Как же они презирают женщин! Мегеры, шлюхи, ни на что не годные. Потом они похотливо обсуждают проституток, которые ходят по улицам мимо новостроек. Джейану понадобилось действительно много времени для того, чтобы понять, что он потерял Рату, но к тому моменту ему на самом деле ни до чего уже не было дела.