1 апреля Сидс попросился на прием к Литвинову, и, не объясняя цели визита, спросил у наркома, что он думает по поводу заявления Чемберлена. По мнению Сидса, в Кремле должны приветствовать это заявление как проявление новой английской политики по пути коллективной безопасности. Он ожидает, что Правительство СССР поймет и оценит это заявление. Нарком сначала выразил недоумение, что после того как Англия по своей инициативе обратилась к Правительству СССР с предложением о совместной декларации, и Правительство СССР ответило положительно, оно ничего больше не знает официально о судьбе этого начинания. Лишь Кадоган говорил Майскому об отрицательной позиции Варшавы, однако в Кремле «не знают, надо ли считать эту затею окончательно провалившейся, или же заявление премьер-министра есть условие согласия Польши на декларацию». Сидс ответил, что Кадоган и Галифакс знакомили Майского с положением дел, и что сам Сидс считает вопрос о декларации окончательно отпавшим. Он снова спросил, какое впечатление произвело на Советское правительство заявление Чемберлена по поводу гарантий Польше. Литвинов ответил, что ему не совсем понятен смысл этого заявления: действительно ли Англия решила встать на путь борьбы с агрессией вообще, где бы она ни возникала, или же речь идет о соглашении между Англией, Францией и Польшей и даже с Румынией, которое обусловлено особыми соображениями и интересами? Москва на все официальные предложения Английского правительства ответила; затея английского правительства провалилась, и Советское правительство считает себя свободным от всяких обязательств.

Сидс этим ответом был ошарашен настолько, что не нашел ничего лучшего, как спросить: «Значит ли это, что СССР впредь не намерен помогать жертве агрессии?» Литвинов ответил, что Советский Союз может быть, помогать будет в тех или иных случаях, но он считает себя ничем не связанными, и будет поступать в соответствии со своими интересами. Сидс промямлил, что ему очень неприятно встретить со стороны наркома такое холодное отношение к заявлению премьер-министра, которое, по мнению посла, заслуживает лучшей оценки.

Литвинов, явно довольный собой, записал в отчете о беседе, что принял посла очень холодно, выражая это не столько словами, сколько поведением, и от продолжения разговора уклонился211.

Вот так совместными усилиями была похоронена вполне здравая инициатива Лондона. Польша испугалась участвовать в одном блоке с СССР: судя по тому, что писал Майский, советской дружбы поляки боялись куда больше, чем гнева Германии. Причина страхов в том, что в Кремле не видели иного способа противодействия агрессору, кроме прямого военного столкновения, которое, к тому же, в соответствии с тогдашней советской военной доктриной, должно было произойти на чужой территории Этим и объясняется весьма прохладное отношение советского руководства к разного рода, как считали в Москве, пустым декларациям.

Но Польша вовсе не желала, чтобы разборки между Германией, СССР, Англией и Францией проходили на ее территории: если бы такое столкновение и в самом деле случилось, поляков результат не очень бы волновал, поскольку страна была бы разрушена, а итогом все равно была бы оккупация – германская или советская. Оккупант кормить не будет, и с этой точки зрения, если уж не удается обойтись без присутствия на своей территории иностранной армии, то лучше постараться избежать разрушений промышленности, сельского хозяйства, транспортной инфраструктуры. В таком случае есть хотя бы надежда, что население не вымрет от голода. Примерно такой же позиции придерживалось и правительство Чехословакии, соглашаясь без борьбы отдать свою страну. Разница очевидна: Польша не смогла избежать военной агрессии, стала воевать, была разрушена до основания, а в результате все равно получила многолетнюю оккупацию – сначала германскую, потом – советскую. Чехословакия тоже получила оккупацию, но без сильных разрушений страны, да и германский оккупационный режим в Чехословакии был не таким звериным, как в других странах Восточной Европы, и уж тем более – в Польше.

В то же время, Сталин, не желая видеть иного способа, кроме военного, упорно настаивал на участии Польши в антигитлеровском блоке, выдвигая, по сути дела, неприемлемые для нее условия, на которые Варшава заведомо бы не согласилась. Упорство, с каким Москва добивалась привлечения Польши, зная, что этого участия не будет ни в каком виде, напугало Варшаву куда больше, чем посягательства Гитлера. Кроме того, это дает основание предположить, что Сталин преследовал совсем иные цели.

2 апреля французский поверенный в Москве Жан Пайяр направил Бонне телеграмму, в которой со слов Сидса рассказывал о его встрече с Литвиновым, и сообщал, что во время беседы нарком вскользь упомянул, что, в конечном счете, политика изоляции может быть самой выгодной для СССР. Этой шуткой нарком стремился стимулировать усердие Сидса, но шутки Литвинова почти всегда указывают на альтернативные направления в ходе мыслей советских руководителей. Пайяр пришел к такому выводу исходя из некоторых намеков, сделанных ему наркомом, и передающих в более или менее точной форме тот же недоверчивый настрой. Вспоминая о Мюнхене, Советское правительство в некоторых отношениях находится под впечатлением, что его то приближают, то отстраняют, что с ним ведут игру и что даже у кое-кого может быть задняя мысль скомпрометировать его по отношению к Германии, с тем, чтобы еще больше изолировать. В то же время, если СССР и готов действовать совместно с другими миролюбивыми державами и разделить вместе с ними риск, то он вовсе не желает «служить громоотводом». Во 2-м пункте программы Сталина о задачах компартии (имеется ввиду речь на XVIII съезде ВКП(б). – Л.П.) эта озабоченность выражена достаточно отчетливо. Обеспокоенность явно прослеживается и в газетных публикациях, требующих конкретных действий, а не заявлений со стороны западных держав. После событий в Чехословакии в связи с решительной позицией Франции, Англии и США в СССР произошло отчетливое возрождение идеи коллективной безопасности. Вместе с тем была отмечена некоторая непоследовательность в линии западных государств и возникли сомнения. Пайяр советовал Бонне несколько успокоить Кремль212.

Литвинов, как опытный дипломат, в совершенстве владел искусством скрывать свои мысли. Но во время встречи с Сидсом, он, похоже, проговорился, сказав, что политика изоляции может быть самой выгодной для Советского Союза. Эту оговорку можно было и не заметить, посчитать досадной оплошностью, если бы не вся предыдущая и вся последующая политика Кремля, делавшего все для того, чтобы и в самом деле оказаться в международной изоляции. Позиция достаточно удобная, чтобы можно было говорить о враждебном окружении, что СССР – осажденный лагерь.

3 апреля начальник верховного командования вооруженных сил Германии генерал-полковник Вильгельм Кейтель213 подписал инструкцию для вооруженных сил на период 1939–1940 годы.

1. Разработка [плана] должна проходить таким образом, чтобы осуществление операции было возможно в любое время, начиная с 1 сентября 1939 года

2. На верховное командование вооруженных сил возлагается задача разработать точную таблицу взаимодействия по плану «Вайс» и обеспечить взаимодействие во времени между тремя видами вооруженных сил.

3. Свои соображения и материалы для таблиц взаимодействия командующие видами вооруженных сил должны представить верховному командованию вооруженных сил к 1 мая 1939 года».

В инструкции указывалось, что Часть I («Обеспечение границы») и часть III («Данциг») будут разосланы в середине апреля. Отмечалось также, что инструкция для вооруженных сил о единой подготовке военных действий на период 1939–1940 гг. перерабатывается214.

Забавные зигзаги делает порой история: в 1939 году в чине генерал-полковника Кейтель подписал военный документ, положивший, по сути, начало Второй мировой войне. Он же, уже в чине генерал-фельдмаршала через шесть лет подписал Акт о безоговорочной капитуляции Германии, означавший победу антигитлеровской коалиции, и положивший конец Второй мировой войне в Европе. И кому после этого придет в голову заподозрить старушку Клио в несправедливости?