– Прошу прощения, - сказала уборщица. – Но меня никто не предупредил.

Шильке знал, что истопник не имел права заходить в виллу, но вот про уборщицу он понятия не имел. А ведь предвидеть это мог! Дом был немецкий, следовательно, кто-то должен был регулярно проводить в нем уборку. Черт!

Женщина с метлой развернулась, совершенно не обращая внимания на две голые фигуры с оружием. Но остановилась через шаг, чтобы дать соответствующее объяснение.

– Я же никогда не знаю, то ли здесь бьют, то ли любовью занимаются, - сообщила она. – Когда пьют, так мне заходить можно, а когда любовью занимаются – так нет. А мне откуда знать, тут избиение или любовь? Вот откуда? А только по крику я распознать не могу.

Исполнив обязанность, заключающуюся в объяснении ситуации, женщина закрыла дверь и, судя по звукам, направилась по лестнице вниз. Рита, качая головой, опустила пистолет, который держала в руке.

– Господи… И кого здесь бьют?

– Не знаю, - совершенно честно ответил Шильке.

– Вы сдаете эту спальню в аренду гестапо?

– Не думаю.

Дитер подошел к столику и налил в два стакана соку из графина. Свой выпил в пару глотков.

– Мне кажется, что здесь, скорее всего, имеют место садомазохистские практики некоторых коллег. Для некоторых это ужасно возбуждает, когда имеется кто-то третий. Даже уборщица.

– Боже!

– Вот Бога я бы в это лучше не мешал.

– Ну да. – Рита положила пистолет и поднесла свой стакан ко рту. – В этом весь абвер. Разведка, контрразведка, тайные операции, скрытые в городе убежища, но… Ведь изысканные сексуальные практики старого Бреслау не могут уйти в забытье, правда?

Дитер лишь пожал плечами.

– А я знаю…

– А вот скажи, в абвере имеется своя тайная академия, в которой обучают сексуальной технике?

– Естественно. Теоретические лекции – это конфетка, на тренировках с ассистентками случается по-разному, ведь тебе может попасться и ассистент. Но вот выпускной экзамен – это кошмар, ведь его ведет ветеран разведки, заслуженная и семидесятилетняя фрау профессор. И не каждый сдает!

Рита рассмеялась и прижалась к Дитеру.

Шильке, не обращая внимания на пробегающих под стеночками, перепуганных людей, шел по самой средине улицы. На щеках он чувствовал первые теплые дуновения исключительно ранней в этом году весны. Как бы желая подчеркнуть наступление более способствующего времени года, размещенные на перекрестках громкоговорители передавали веселую, радостную музыку, прерываемую, однако, военными сообщениями. Боевая группа отбила из рук варваров железнодорожную насыпь, которая вновь стала германской, приличной насыпью. Орды грязных дикарей потерпели ужасное поражение. В свою очередь, советские громкоговорители, размещенные за линией фронта, передавали музыку более спокойную, сентиментальную. Они же сообщали, что вот как раз была добыта железнодорожная насыпь, которая сделалась советской, свободной насыпью, а вот банды выродков-фашистов были разбиты, возможно, поначалу их отпихнули, а потом уже уничтожили (сообщение было трудно понять, так как передавалось оно с большой отдаленности). Германские громкоговорители очень сильно беспокоились о германских же гражданских лицах, и они прибавляли бодрости, утверждая, что вражеская авиация ничего никому не сделает, ибо ведь все могут спрятаться в знаменитых "германских подвалах". Шильке никак не мог понять, чем эти легендарные германские подвалы должны были отличаться от, скажем, английских. Наверное, только лишь тем, что в английских, как и ранее, хранили уголь и картошку, а в германских – людей и спиртное, служащее для опьянения тех же людей.

Два громких взрыва разорвали воздух, вздымая над крышами домов облака пыли. Люди под стенами припали к земле, пряча головы в руках. Третий взрыв поднял столб белого дыма прямиком в небо.

– Ну да! – произнес Шильке вслух.

До него дошло, что он, попросту, влюблен. Дитер все так же шел посреди улицы, а люди не осознавали того, что никакие обломки так далеко не пролетят, так что глядели на него, как на существо не от мира сего. Безупречный офицер в военной преисподней. Безупречный мундир, решительный шаг, ни единого, хотя бы инстинктивного, отклонения головы во время очередных взрывов, только полы длинной шинели раскрывались на каждом шагу, показывая высокие, вычищенные до блеска сапоги. Какая-то женщина засмотрелась на него и упала, потянув за собой и ребенка. Дитер подошел к ней, отдал салют.

– Могу ли я чем-нибудь вам помочь, meine frau?

Только в этот миг Шильке по-настоящему понял уроки Холмса. Явление. Люди не видели в нем капитана абвера. Он был богом, последней надеждой гибнущей Германии, воплощением ее чудовищной красоты, по крайней мере, такой, какую они себе представляли. У него было впечатление, что если бы он им всем приказал встать на голове, они исполнили бы этот приказ, не колеблясь. Власть над людьми была полнейшая. Он чувствовал ее буквально, как будто мог прикоснуться к ней. Сам же он, в своей королевской милости поднял ребенка и отряхнул его одежки. Женщина поднялась сама, все так же глядя взглядом подданной. Шильке еще раз отдал салют и отправился дальше.

В небольшом скверике, одном из сотен, столь характерном для Бреслау, он подошел к какому-то кусту, название которого определить никак не мог. Пригляделся повнимательнее. Ну да, глаза его не обманывали. На тоненьких веточках уже были зеленые почки. Дитер отломил веточку и пошел дальше. Ну да, вздохнул он про себя – он явно был влюблен.

– Ты гляди. Видишь эту радостную рожу? – воскликнул Холмс, куривший под маркизой пустого, к сожалению, магазина, торгующего ювелирными изделиями.

– Божечки… - вторил ему Ватсон. – Ночью у парня все пошло как по учебнику.

– А то и еще круче.

Шильке подошел к ним, игнорируя замечания.

– Хлопот никаких не было?

Оба поляка нагло осклабились.

– Никаких. Мы беспокоились лишь об одном: а не замучает ли тебя твоя красотка.

– Ты погляди на эту веточку… - заметил Ватсон. – Поездочка была ого-го. Как отсюда до неба.

Шильке глянул на них с деланым превосходством.

– Ну что, парни? И чего это вы стоите здесь печальные и озабоченные? Так и корни запустите.

– Потому что нас Рита не любит. Кстати, а почему не возвращается с тобой? Не может прийти в себя после безумной ночи?