— Пейте чай, а то остынет, — вежливо предложил Иван.

Спина его все еще была мокрой от пота, но икры уже дрожали не так сильно.

А затем она обняла его. И они закружили по комнате точно пьяные. Вот так вот неожиданно и познакомился Иван с Милкой в дремучем сосновом лесу.

Откуда биополе у Милки взялось, трудно сказать. Да и она сама не знала. Вначале оно было у нее плохеньким, и, чтобы оно проявлялось, ей приходилось по часу пыжиться и щеки надувать. А затем вдруг наступил пик. Народ к ней, особенно мужики, так и повалил. Их притягивала не только красота, но и душевное отношение к ним, которое постоянно почти у всех мужиков в мыслях бродит.

— Милочка! Друг ты наш! — прибегали к ней часто два милиционера из третьего дивизиона дорожного надзора. — Очерствели мы…

— Что случилось? — тихо спрашивала она их и начинала пальцами теребить их кудри.

— Да вот позавчера взяли с одного гаврика по червонцу на брата. А он оказался родственником нашего начальника, — уставившись на нее и смутно понимая, что она делала с ними, отвечали ей милиционеры.

— Ну и что ж тут такого! Раз все берут, почему бы и вам не взять… — и Мила просила их закрыть глазки.

Они закрывали глаза. И действительно, на самом деле какая-то приятная теплота начинала обступать их со всех сторон.

— А все дело в том, Мила, что, узнав об этом, начальник нас может выгнать. И тогда мы на пенсию выйдем не с сорока пяти, а с шестидесяти.

— Ну зачем, зачем вам паниковать, — шептала она. — Я сейчас заряжу вас своим биополем, и у вас будет рай на душе. Вы все забудете… все, абсолютно все, то, что было с вами раньше, и то, что будет. — И гладила руками их головы вместе с ушами и шеей. И они от такого ее тепла и ласки расцветали и отдыхали. — И за что вы его оставили?.. — все также ласково продолжала шептать Мила.

— Да он датый был, — отвечали они хором. — Мы сами видели, как он выпил бутылку пива.

— Ну так вам и незачем больно волноваться. Ведь вы оказались самыми честными. Вы поступили по закону. И не грустить вам надо, а радоваться. А десятки, тьфу на них, ведь это не люди, бумажки, — и Мила разрешала им открыть глаза.

Прехорошенькая Мила с решительным носиком и с заманчивым пушком на верхней губе стояла перед ними и длинными руками разгоняла воздух над их головами.

— Что законно, то законно, — отвечали милиционеры ей. — Но все дело в том, что он доводится двоюродным братом нашему начальнику. Ну, а закона все же такого еще нету, чтобы со своих можно было брать.

— Но вы же не знали, свой он или не свой! — шептала она и отгоняла воздух от их голов так, словно он, этот воздух, состоял из целой стаи назойливых мух.

— Да, да… — признавались они и завороженно смотрели на Милку.

— Значит, все в норме, — вдруг неожиданно засмеялась она. — Все в норме! А еще вы, наверное, бы и не взяли копейку, если бы он сам не дал.

— Да, да… Совершенно верно, — и, захлопав в ладоши от нашедшей на них новой радости, они с еще большим восторгом восклицали: — Ну и Мила, ну и молодец! — и, отталкивая друг друга, лезли ее обнимать и целовать.

Она поддавалась им. Нерешительная, скромная улыбка начинала бегать по ее лицу. Трубкой выпячивая навстречу их поцелуям свои ярко-красные губы, она, находясь не в меньшем восторге, чем они, шептала:

— А ведь все это не я, а мое биополе, которое вдруг взяло и переселилось из меня в вас.

И, ощущая себя точно во сне, она так крутила в воздухе руками, что ей начинало казаться, будто она вместе с милиционерами летит, таинственно шевеля над землей пальчиками ног и рук.

Вот таким путем Милка всех биополем подзаряжала.

По выходным дням рано утром, когда поселок только просыпается, на окраине леса недалеко от железнодорожного полотна можно увидеть девочку Таню. Она живет недалеко от станции в деревянном доме. Ее мама домохозяйка. Папа лесник. Ничто в этой жизни не трогает Таню, а вот зимний лес влечет. Ну а еще она любит носить красную шапочку (красный цвет у нее самый любимый). Пальтишко на ней, простенькое, сшитое из папиного материала, поблескивает огромными медными пуговицами.

Очень долго стоит она на окраине леса и смотрит, а точнее, наблюдает за деревьями. Но эта «утренняя гостья» не только созерцает, но и, сложив на груди руки, читает стихи. И часто из ее уст можно услышать: «Лиза. Дрова. Летала бензопила».

Припорошены снегом ветви деревьев. Страсть как пахнет сосна. И блестит на солнце береза. Калина полунаклонилась. Сказочен контур и узор деревьев.

— Было бы окошко в моей комнатке, я бы вас пригласила… — ласково шепчет Таня елям и, подойдя к какому-нибудь деревцу, вдруг, прижавшись к стволу, произносит: — Лиза. Дрова. Летала бензопила.

— Ну что, «саврасый», вылечился? — тихо и очень нежно спросила Мила Кошкина Ивана и прижалась к его груди.

Иван вздрогнул, а потом вдруг не выдержал: