Из обращения изъят миллиард рублей. Введен «либеральный» таможенный тариф. Из заграницы начался наплыв дешевого товара, а за границу ушло все золото. Бумажки стали жечь (в 1858 году кред. бил. было на 735 млн., в 1864 году 617 млн).

Денежное обращение с двух с половиной миллиардов доведено до 750 миллионов.

Результаты: сельские хозяева разорялись. Крестьянство стало нищать, попав в руки кулаков и фискальных агентов. Государство ослабевает и постепенно впадает в неоплатные долги. Цивилизация выродилась в фасад, в комедию, в рост города с размножением в нем аристократии и плутократии. Власть начинает терять популярность. Самоуправление без денег хиреет… В завершение – зверское убийство Царя 1-го марта.

С этих лет управление России становится в зависимость от биржи, а жизнь страны – в зависимость от Европы. В прорубленное Петром окно просунулись головы кредиторов, спекулянтов, банкиров, колонизаторов, завистников и всех, кто смотрел на нашу страну, как на источник наживы, грюндерства, захвата и легкого грабежа.

Императорский период оканчивается приобщением нас к Западу. Разгородившись зачем-то Уральским хребтом на две России, мы подлинно становимся частью Европы и вступаем в семью «великих» держав и демократий, восприняв и войдя в мировой товарообмен и золотое обращение. Бюрократия всеми своими ведомствами смиренно подчинилась министру финансов, золотому тельцу, и составив и замкнув звено, мы выпутаться из золотой цепи не можем.

При таких новых и сложных направлениях, в горячий период европеизации Витте, на царство вступает юный Государь, и почти через тридцать лет богатейшая страна, имеющая все свое, способная при некотором усилии завалить Европу сырьем и учетверить золотой запас, сократить ввоз – оказывается с крупным долгом. На робкие одиночные просьбы помощи главному хозяйству – сельскому – Витте отвечает отказом, не дает ничего и отдает все на фасад – индустрию, не дающую на экспорт ничего.

Хозяйство бюрократии за 30 лет привело к так называемому оскудению, и в этом повинен не один Витте, а весь правящий класс, окружающий Государя. Ни одно ведомство, ни один сановник, ни общество, ни Дума, ни печать не протестует против этой политики: золото греет. Общество требует «культуры», и мы, «догоняя» Европу, втянуты? в цивилизованный мир ценой долгов и убыточных договоров. Войдя в акционерную семью биржевой Европы, мы осуществили западную идеологию – «града земного»… но за то теряем свою независимость, свободу, силу и многое иное… impera quia sunt divisi – девиз бюрократии…

Мог ли молодой Государь бороться против течения, рубить причалы и давать ход назад?

Мог, ответим мы, если около Него был бы кто-нибудь русский, сильный и если бы с ним было общество. Но мы знаем, что с Государем не было никого…

И осуждать прошлое нужно, т. к. не будь этого прошлого, не было бы настоящего, и в прошлых ошибках неповинны лишь две силы: Царь и народ деревенский. Все же остальное поголовно повинно. Против одинокого Государя и слепого в политике народа пошел стеной «золотой телец», и борьба с ним оказалась Государю не по силам. Западный культ мешка с золотом заслонил самосознание общества. «Чек» стал девизом мира, кроме Африки, Китая и закабаленной Индии…

Прежний Царь не был никому обязан. Современный Император обязан перед Западом, не имея в стране ни в ком иной опоры и сознавая экономическую слабость народа.

На самом деле у французов – 'epargne (сбережения) у немцев – Sachwert (реальная стоимость), у нас при общине народ беден и запасов – нет.

В России были два Государя, не считавшиеся ни с чем и ни с кем: Иван IV и Петр I, и очевидно, что последний, увидав, куда мы лезем и как поняли его желание поднять Россию господа Витте, Абаза и Рафаловичи, Туганы и Озеровы, и прочие, – разорвал бы в клочья все планы финансовых авантюристов и все договоры и приказал бы всем отпустить бороду, а на границу выставил бы 5000000 штыков. Возможно, что и г. Витте, и иные прочие болтались бы на виселице, а многие сановники и депутаты были бы биты батогами… И кто знает – не одел ли бы Петр I вновь бармы и шапку Мономаха; и тремя словами: «Я – Царь России», – не остановил ли бы вакханалию общества, доведшую до 1917 года; и не наказал ли бы он тех, – и прежде всего старых друзей немцев – у кого учился «мещанству», не догадавшись, что учителя потребуют расплату натурой, т. е. русской землей, которую он паки любил…

Признаем, что Государь Николай II не имел силы Петра I. Не имел и людей верных и послушных, какими были современники Петра.

Но было и иное: время ни при чем, и появление такой силы, как Петр, свет еще может увидеть. Но Государь наш следует заветам благородства предков; они щадят даже врага: входя в Париж и Берлин, щадят Францию и спасают Германию. Не сходясь во имя гуманности с Наполеоном, Александр I не идет на уничтожение Англии. Видя смуту внутри России, Государи не мстят и не давят врагов, ограничиваясь единицами осужденных…

Государь Николай II несет Корону благородных и на ломку, по примеру своего великого дерзновенного предка, не пойдет, да и одинокий не может помыслить – бороться с силой Европы. Он идет по течению, веря в культурное начало мирового движения, веря в порядочность общества и стойкость народа…

Государь полон желанием благоденствия народа, идет навстречу культурным начинаниям своих министров и общества и щадит, и прощает ошибки.

Правда, сельское население при общине и при отсутствии всякого кредита хиреет. Правда – в среде народа не существует трудоспособного среднего сословия, и отсутствие технических сил трудовой интеллигенции дает себя знать на количестве и качестве производства. Правда – покупательная способность народа ничтожна… но Государю глубокомысленно доказывается, что по «финансовым и экономическим законам», а главное, по политическим соображениям – мы иначе уже не можем, как продолжать строить громадное здание modern, капиталистического хозяйства; Государю доказывают, что участие в мировом хозяйстве к тому обязывает… обязывают валюта, биржа, долги, и что к «варварской» системе Николая I вернуться немыслимо. И самодовольный, и малообразованный правящий класс, слепо подчиняясь вожаку Витте, – на деревянных лесах и соломенной подстилке хиреющей деревни, замирающей в общине, – продолжает торопиться достроить храм западного капитализма. Витте имеет за себя всю знать, печать, банки, биржу, тьму иностранцев, все купечество, все еврейство, всю интеллигенцию и все до низу общество, служащее через этого сановника «князю мира сего». Надо удивляться той смехотворной дикой «отчаянности», с которой, наперекор праву, смыслу и стихии, без фундамента, без плана, Витте ведет эту стройку. И все было бы нормально и целесообразно, и необходимо, если бы был план, и в первую очередь было бы сделано все для забытого и пренебреженного сельского хозяйства и бесправного крестьянства. Тогда никакие эксперименты не были бы страшны…

Этого-то главного правящий класс не делает. Фасад европейского образца растет, и, как нелепый, будет сметен первым ветром солдатско-интеллигентского бунта и похоронит под собой строителей. Из-под обломков его Ленин будет за что-то проклинать помогавшую ему бюрократию и буржуазию, а спустя шесть лет мы, русские, любя ходить по краю пропасти, впадаем в другую крайность, мечтая обрасти чертополохом и жить на основе натурального хозяйства…

Время не похоронит историю: ни славного, содеянного когда-то нашими большими государственными людьми, ни многого абсурдного, к которому стремилось современное общество…