Но вот к плакальщице присоединились уже некие пьяные люди, среди них мясник с базара, барабанщик из оркестра с барабаном, Федя Калиткин, они вопили:

– Игоре-ек!.. Не уходи от нас!.. Возвращайся!..

– А вот и вернусь! – заорал Игорь и стал вылезать из гроба.

Углев, стоя в трех шагах, смотрел с чувством жути на этот деревянный огромный предмет – в таком же когда-нибудь будет и он лежать. Игорь поозирался, подошел к учителю и облапил.

– Валентин Петр-рович, все нормально! Выпьем?

Им подали два стакана, и они выпили: Валентин Петрович глотнул красного вина, а Игорь вновь хватил до дна водки. Как он не помрет от столь долгого пьянства? Молодость.

– А мы вас, Валентин Петрович, отселим за наши участки, – вдруг словно вспомнил Игорь, жуя бутерброд с черной икрой, которая сыпалась ему на пиджак из тонкой дорогой английской шерсти. – Этот домик сожжем, а вам построим лучше. Могу из мрамора.

– Зачем?

– Как зачем? Лучше будет, лучше. А тут корт для тенниса поставим. И вообще… не хотите вы дочь нашу, в натуре, замуж за вашего американского ученика… Если для этого надо золотую медаль, я нарисую.

“При чем тут золотая медаль, да и как можно? – хотел было спросить

Углев. – Она же не тянет на золотую”.

– Есть приемы, – Игорь продолжал жевать, как птенец, широко открывая рот с ослепительными острыми зубами. – Администрации города нужна головная боль? Нет. Обесточим завод, где директором работает зам мэра-хера. Больницу лишим воды. – Он заерзал и завизжал, словно его щекотали. – Снотворного в водоканал, усыпим город… устроим царство сна… вынем золотую шоколадку из сейфа и вручим! – и, заглядывая в глаза Углеву, вдруг совершенно, показалось, трезво и зло выпалил: -

Шутка! Она должна поехать в Европу типа конкурентоспособной! У вас есть еще месяц, поняли?

26.

“Знаешь, сегодня утром за чаем, глядя на старые ложечки, на стену, на раму окна, на обыденную нашу жизнь, я совершенно вдруг спокойно смирился с тем, что теперь уже скоро умру”.

“Зачем?”

“Что зачем?! Спроси у кислорода, который сжигает все живое”.

“Зачем смиряться, говорю. Гёте сказал: умирает тот, кто устает от жизни. Ты устал? Устал и от меня?”

“Во-первых, Гёте сказал не так. Умирает тот, кто боится дальше жить.

От тебя я устать никак не могу, я тебя люблю… ты это знаешь…”

“Ты мне это когда-то говорил”.

“Но я когда стихи читаю, я же об этом говорю. Анненского, например…

Среди миров, в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя…”

“А как насчет страха?”

“Я насчет бессмысленности. Слишком мал процент удачи. Машина нового государства пережевывает с хрустом…”

“У нас есть государство?”

“Я и говорю. Воровская малина под флагами демократии. Им образованная молодежь не нужна, ибо редкий случай – наши воры под покровительством иных государств”.

“Но солнце всходит и заходит…”

“Надеешься, что жизнь победит, как трава из-под асфальта? А если нас превратили в сырьевой придаток Запада, если к нам везут отработанную атомную грязь… отравленная нация перестает воспроизводить себя. Нас через десять лет будет на десять миллионов меньше. И дальше по геометрической прогрессии”.

“И что же теперь, ложиться, закрывать глаза?”

“Я работаю”.

“Но с такой кислой миной нельзя работать!

Сотри случайные черты -

И ты увидишь – мир прекрасен!

Кого убедишь? И есть же вокруг еще божьи творенья. Птицы, деревья, пчелы… рыбы…”

“Львы. Так у Чехова?”

“Да, да! Их тоже предадим?”

“Без нас они выживут!”

“На выжженной нами земле? Сразу исчезнут. Мы что, как тот Геббельс, что, кроме себя, и жену, и малых детей отравил?”

“Всех жалко, Маша. А нас, пытающихся новое поколение образовать, еще жальче… Живем химерами, странными надеждами…”

“Но, Валя, что-то меняется! Уже пишут, что остановят поток новых учебников…”

“Старый учебник Щербы по русскому языку не переиздадут. И алгебру

Киселева. А вот в Израиле именно по этому учебнику учат детей.

Потому что там государство – для себя”.

“Я как историк никогда не поверю, чтобы у нас наверху не осталось ни одного, хотя бы тайного патриота. Россия и не через такие унижения и разор проходила!”

“На это надеяться – все равно что в Бога верить”.

“А ты не веришь?”