У дворца сената собравшиеся жители Антиохии, в большинстве своём греки, шумно приветствовали свою императрицу, свою землячку, красавицу Афинаиду-Евдокию.

Также шумно приветствовали они её и на всём протяжении полуторамильного пути от центра города до апостольской пещеры Петра, когда Евдокия со своими спутницами и спутниками захотела увидеть то место, где, прячась от языческих глаз, молился святой Пётр. Здесь же, в Антиохии, образовалась потом христианская община, главой которой одно время состоял апостол Павел, в бытность свою фарисей Савл...

Но было заметно везде и во всём, что эллинский дух и сейчас вольно витал над этим городом. И, сидя во дворце сената на золотом троне, сверкающем драгоценными камнями, принимая с достоинством чиновников и знатных граждан, уроженка Афин Афинаида-Евдокия вдруг вспомнила снова уроки отца, и она произнесла блестящую речь в честь восторженно принявшего её города и, напомнив о далёких временах, когда греческие колонии разносили по всему Архипелагу вплоть до берегов Сирии эллинскую цивилизацию, закончила свою импровизацию цитатой из Гомера:

— «Горжусь, что я вашего рода и что во мне ваша кровь».

Жители Антиохии были люди слишком культурные, слишком большие любители Поэта, чтобы не оценить это. И, как в славные дни Древней Греции, муниципальный сенат вотировал [96] воздвигнуть в честь императрицы золотую статую, которая и была позже поставлена в курии, а на бронзовой плите, помещённой в музее, была вырезана надпись в воспоминание о посещении Евдокии.

Кажется, только тогда Гонория поняла, что такое быть настоящей царицей... Когда с полным правом можно заявить своему народу, что «я вашего рода и что во мне ваша кровь». С того момента мысли эти стали часто посещать римскую Августу, имеющую титул, а не власть, и проведшую почти половину своей жизни словно узница... Будто невольно сподобилась отцам-пустыннослужителям...

И понимала, что Евдокия, находящаяся тоже длительное время под присмотром Пульхерии, тоже вела в Константинополе жизнь узницы. Это сейчас она свободна как райская птичка, но что будет дальше — одному Богу известно.

Пока обе не знали, что длинные руки Пульхерии дотянулись до них; трое, посланных из дворца, уже наблюдают за ними.

И как удивилась Евдокия, когда Гонория первой изъявила желание посетить в сирийской пустыне старцев.

Сенат, у которого Евдокия попросила разрешение на встречу с аввами, отказать ей не мог, хотя понимал, что путешествие в пустыню не из лёгких. Сопровождать царских особ вызвался сам епископ Антиохийский.

На горбах пяти верблюдов приспособили специальные носилки с балдахинами. Там и поместились Евдокия, Гонория, их служанки, епископ. Приск и его слуга ехали на лошадях вместе с охраной.

Они прибыли к пещере, где жил знаменитый тогда авва Данила. Когда он вышел навстречу епископу, которого знал в лицо, то удивился двум богато одетым женщинам, представшим перед ним. Поправляя на теле верёвки, которые уже начали въедаться в кожу, спросил:

— Кто такие? Что надо?

Епископ ответил, что одна из них византийская царица, другая — римская царевна.

— Божие слово они хотят услышать от тебя, отче.

Авва Данила был страшно худ, ибо всё сильнее и сильнее умерщвлял и порабощал своё тело. Он часто не спал ночами, ел один раз в сутки после захода солнца, а нередко и в четыре дня. Пищей ему служили хлеб, соль и вода. Спал он на рогоже, а чаще всего на голой земле. Но лицо Данилы сохраняло необычную красоту и приятность, а в глазах отражались полное душевное равновесие и покой. Такие лица были у настоящих праведников, проводящих всё своё время в молитвах и раскаянии.

А раскаиваться бывшему богачу и знатному человеку в Антиохии было от чего: изменившую ему жену он сам предал смерти, всё своё богатство роздал бедным и ушёл в пустыню.

Когда Евдокия и Гонория приблизились к нему, авва Данила, пристально всматриваясь в их глаза, вдруг взял за руку Гонорию и резко сказал:

— А вот тебе, милая, я сплёл бы невод... Непременно, сплёл! И не един...

Узрев на лицах царственных особ удивление; он попросил их сесть и рассказал притчу.

«Пришли к авве Ахиллу, который живёт в пещере со мной по соседству, на берегу небольшого озерца, в сорока милях отсюда, три монаха-старца, на одном из коих лежала дурная слава... И сказал Ахилле первый старец:

— Авва, сплети мне хоть единый невод.

Ахилла ответил:

— Не могу того сделать.

И другой старец попросил:

— Сотвори милость, чтобы иметь нам в обители нашей о тебе память.

Авва и тут сказал:

— Недосуг мне.

Говорит ему третий, на ком лежала дурная слава:

— Для меня-то сплети хоть единый невод, чтобы получить его из рук твоих, отче.

Ахилла же поспешил отозваться:

— Для тебя сделаю.

Те два старца и говорят ему, когда остались с ним наедине: