Гетман мог быть вполне доволен результатами суда. Не он расправился с недругами, а закон.

И с тем же гонцом пришло от государя согласие с его доводами, что Дорошенко пока трогать не надо. Хотя государю очень хотелось бы «видеть сего славного воина».

«Дитё ещё, — думал с нежностью о царе гетман. — Наслушался сказок про подвиги дорошенковские, вот и хочет видеть такого героя. Дитё».

Но не мог же он этого Дорошенко сказать, езжай, мол, ублажи царствующего отрока, да не бойся, не съест он тебя, а ещё и наградит, дурака.

— Ну что, князь Иван, вот государева грамота, в которой он согласился не трогать Дорошенко. Можешь ворочаться в Москву безбоязненно.

— Жаль, конечно, в кои-то веки государевой волей пожалован был, а не исполнил.

— Ничего, князь. Можешь отвезти Москве новость, хоть и не добрую, но важную: Сечь не сегодня-завтра может отложиться к Крыму, пусть уделят ей внимание.

Как бы ни относились сёстры-царевны к своей мачехе-царице Наталье Кирилловне, Фёдор Алексеевич при всякой встрече оказывал ей искреннее своё уважение и внимание. А уж о Петруше-крестнике и говорить нечего. Всякий раз царь с нежностью ерошил чёрные кудрявые волосы, заглядывал в огромные глаза ребёнка.

— Как живёшь, Петя?

— Живём — хлеб жуём, — говорил озорно мальчик услышанную где-то и, видимо, понравившуюся ему фразу.

— Ну что, матушка-государыня, пора крестнику и за учёбу браться.

— Да ему ещё и пяти нет, Фёдор Алексеевич, пусть поиграет.

— Нет! Пора за учёбу, — неожиданно поддержал мальчик своего крёстного. — Пора, маменька, пора.

— Ну что с ним делать, — развела руки Наталья Кирилловна. — Раз сам рвётся к учёбе, приищи уж ему учителя, Федя, только чтоб был человек набожный и праведный.

— Приищу, Наталья Кирилловна. Доброго учителя приищу. Ух ты, бутуз, — царь с удовольствием ущипнул крестника за тугую щёку. — Способный наследник растёт, пора учить.

В тот же день царь призвал к себе стольника Фёдора Соковнина.

— Фёдор Прокофьевич, у меня просьба к тебе важная.

— Слушаю, государь.

— Моему брату и крестнику Петру Алексеевичу уж скоро пять лет стукнет. Приищи-ка ты ему доброго учителя, кого из приказных.

— Хорошо, государь. Завтра же найду.

— Найдёшь, приведи ко мне. Я погляжу да поспрошаю его.

Когда Соковнин ушёл, Хованский напомнил царю:

— А ведь Феодосья Морозова [38] и Авдотья Урусова его сёстры родные, государь.

— Ну и что?

— Так они ж самые рьяные были раскольницы и осуждены ещё при твоём батюшке, царствие ему небесное.

— Я знаю, Иван Андреевич, не нам судить их, если они за свою веру мученическую смерть приняли. И ни при чём тут Фёдор Прокофьич, брат их.

— Ну я так, — замялся Тараруй. — Думал, ты забыл о родстве их, вот и напомнил, всё ж царевичу учителя ищет. А так супротив Фёдора я рази что имею.

— Ты вот что, Иван Андреевич, когда Соковнин приведёт завтра учителя для Петра, ты, пожалуйста, позови ко мне Симеона Полоцкого. Я хочу, чтоб и он при сем присутствовал.

С утра Соковнин отправился в Поместный приказ, где за столами сидело несколько подьячих и дружно скрипели перьями. Дьяку приказа Соковнин сказал негромко, дабы не слышали подьячие:

— Нужен подьячий, умеющий хорошо и красиво писать и чтобы разумел бы в чтении.

— Эвон тот, что в углу сидит. Загляни-ка к нему в лист, може, подойдёт.

Соковнин неспешно прошёл в угол к русоволосому молодому подьячему, остановился у него за спиной. Подьячий затылком почуял интерес боярина к нему, заволновался, умакнул перо до дна чернильницы, перегрузил чернилем и ляпнул на лист кляксу.

— Ах ты! — пробормотал виновато, схватив щепотку песку засыпал кляксу.

— Что ж ты, парень, — с укоризной молвил Соковнин. — Так славно писал — и вот на тебе, ляпнул.

Подьячий вскочил, вытянулся в струнку, молвил виновато:

— Прости, боярин. Взволновался я, никогда со мной такого не было, хошь у дьяка спроси.

— Как тебя звать-то?

— Никита, боярин.

— Чей будешь?

— Зотов. Никита Зотов Моисеев сын.

— Так вот, Никита Моисеев сын, сейчас пойдёшь со мной к государю.