— Но как?

— Как, как? Иго-го-го-го-о-о!

— Иго-го-го-о-о, — заржал дворянин Никита Зотов.

За сим занятием и застал их слуга, принёсший ворох одежды.

— Вот государыня Наталья Кирилловна прислала учителю переодеться.

Всё было новое — порты, сорочки и кафтан, изузоренный золотыми галунами, и даже нижнее бельё столь чистое, что Никита колебался: надевать или нет.

— Надевай, чего там, — решительно приказал Пётр.

Пришлось учителю раздеться догола и обрядиться во всё новое и свежее. Заглянув в зеркало, не узнал Никита себя, важнючий боярин смотрел на него из зеркала.

— Ну что ж, — сказал значительно Никита, оправляя кафтан. — Вернёмся к нашей азбуке.

— Вернёмся! — вскричал царевич и с готовностью уселся за стол. — Чтоб ныне ж все буквы пройти.

— Нет, Пётр Лексеич, сейчас мы займёмся написанием тех букв, которые узнали. Бери перо. Не так. Возьми вот так. Зажми в щепоти. Вот, молодец. Умакни в чернила. И пиши вот такую закорючку.

— Это что, буква?

— Нет. Это ножка от буквы «аз». Вот её научимся писать, тогда и дальше пойдём.

Мальчик, умакнув перо, склонился над бумагой, стараясь повторить ту фигуру, которую подписал на листе вверху учитель. От усердия он высунул кончик языка, и Никита, наблюдавший его со стороны, радовался: старательный отрок, на лету будет схватывать.

Сообщение из Стамбула о провозглашении Юрия Хмельницкого князем малороссийским встречено было в Москве с великим неудовольствием.

— Скор, султан, скор, — сказал Апраксин Матвей Васильевич. — Шахматист изрядный. Не успели мы фигуру гетмана убрать, а он, на тебе, уж и князя выставил.

— Там тот князь, — скривился в презрении Хованский. — Юраска Хмельниченко, поскрёбыш Богданов.

— С этим поскрёбышем хлопот нам прибудет, — сказал Голицын. — А мы ещё и с Дорошенко до конца не разберёмся. Иван Волконский ездил — не привёз. Чего ждём-то? Когда он там шайку разбойников собьёт?

Князь взглянул на государя, сидевшего на своём месте в великой задумчивости, хотя все понимали, что вопрос голицынский ему адресовался.

— Госуда-арь, — позвал Голицын. — Фёдор Алексе-евич!

— A-а, —встрепенулся Фёдор, выходя из задумчивости.

— Я говорю, надо Дорошенко в Москву везти, а то как бы нам беды какой не дождаться.

— Надо бы. Да что-то Иван Самойлович опасается, как бы там возмущение оттого не началось.

— Вот как раз с Дорошенко-то и может начаться.

— Ты так думаешь, Василий Васильевич?

— Я уверен, государь, порох лучше подале от огня держать.

— А кого пошлём? Опять Волконского?

— Нет. Иван — тюня, опять воротится пустым. Надо Алмазова. Этот в тамошних делах довольно твёрд. Да и настырен.

— Родион Матвеевич, — взглянул государь на Стрешнева, — выдь в переднюю, там ли он. Если нет, покличь.

Алмазов, как обычно, дремал в уголке, но предстал перед государем ясен как новый алтын: я, мол, готов, указывай.

— Семён Ерофеевич, придётся тебе опять в Батурин ехать.

— Я готов, государь. За каким делом?

— Надо тебе привезти сюда Дорошенко Петра, бережения нашего и его ради. Мы знаем, гетман станет упираться, разные отговоры говорить, но ты ныне твёрд будь.

— Мне бы, государь, твой указ ему своеручный.

— Указ получишь. Родион Матвеевич напишет, я подпишу. Но тебе главное уговорить по-доброму самого Дорошенко.

— Хорошо, государь, постараюсь, уговорю.

— Он отчего-то опасается сюда ехать.

— Ясно отчего. Боится за Многогрешным последовать.

— О Многогрешном и поминать не надо. То другая стать. Скажи ему, что я хочу в нём иметь советчика по украинским и турским делам. Что и усадьба у него тут будет добрая, и землю дадим, и людьми не обидим.

На этот раз Алмазову была выделена добрая, крытая повозка, в ней любая непогода не страшна была. А кроме того, из-за весенней холодной погоды дана в запас шуба для Дорошенко, дабы не было у него причины отказываться от поездки.

Гетман Самойлович, прочитав государеву грамоту, не стал особенно возражать против отъезда Дорошенко в Москву, однако заметил:

— Надо бы посоветоваться со старшиною, а то по отъезде Дорошенко Бог знает какие слухи пойдут.

— Советуйся, Иван Самойлович, но только ж сам напиши Дорошенко письмо с указанием ехать со мной. Он ведь, чего доброго, может меня послать куда подальше.