Бояре стали посмеиваться, заметив, что заулыбался государь.

— Неужто и впрямь так у нас, Василий Васильевич? — спросил царь.

— Государь, я ещё о бое не сказал. Когда дело до сечи доходит, многие умники прячутся по кустам да буеракам, да не по одному, а кучами. Да, да. Пересидят бой, а потом пристанут к уцелевшим возвращающимся — и вот уж: мы тоже воевали и нам награда положена.

— Да неужто так может быть? — удивился Фёдор Алексеевич.

— Может, Фёдор Алексеевич, ещё как может. Я сам такого вот вояку, вернувшегося из боя, спросил: «Ты чем дрался?» «Саблей», — отвечает. «Ну-ка, — говорю, — покажь, как ты ей владел». А он хвать за рукоять, дёрг-дёрг, вынуть не может. А у него сабля-то давно уже с ножнами срослась от сырости, грязи и времени. Лет сто не вынималась. Вам смешно, господа бояре, а как вот таким воинством командовать прикажете? Как воевать с ним?

— Да, невесёлую ты картину нарисовал, Василий Васильевич, — вздохнул царь. — Надо будет думать над исправлением такого воинства.

— Такое воинство, государь, уж ничем не исправишь. Совесть-то у всех разная, у одного она есть, а у другого и не ночевала. Надо вводить регулярную армию, которая бы не сбиралась, когда гроза пришла, а всегда была б под ружьём и умела бы владеть оным.

— Что скажете, господа бояре?— обратился к Думе царь.

— Князь Голицын дело говорит, — сказал Апраксин. — Ему и карты в руки.

— А что, Василий Васильевич, возьмись за это. Возглавь комиссию по устройству армии. А?

— Как прикажешь, государь.

— Да я не приказываю, князь, я прошу. Потрудись для отчины. Если хочешь, мы тебя такого дела ради от Посольского приказа освободим.

— Нет, нет. Приказ пусть за мной останется. Пока с поляками нового перемирия не заключим, я из него уходить не стану. Если позволишь, государь, я в комиссию приглашу ещё нескольких человек.

— Пожалуйста, Василий Васильевич, бери кого хочешь, от кого, считаешь, делу польза будет.

— Я подберу, государь, людей. Но дело сие долгое. А война ждать не будет, надо попробовать и через Царьград что-то проведать о турках.

— Да мы уж отправили к султану стольника Поросукова с нашей грамотой, с просьбой как-то остановить войну. Ведь не одни мы, а и они великий урон и убыток от неё терпят.

— Не думаю, что Поросукову удастся сие.

— А не удастся, так хоть планы их выведает.

— Ну, о планах и так судить можно, по скоплению войск. Добра ныне летом ждать нечего. Чигирин надо усиливать.

— Кого ты предлагаешь в воеводы в Чигирин, Василий Васильевич?

— Я бы послал туда окольничего Ивана Ивановича Ржевского, он бесстрашный боевой человек, а главное, хорошо ладит с малороссиянами. Надо только, чтоб Ромодановский и Самойлович обеспечили его боевым запасом и хлебом.

— Родион Матвеевич, — обернулся царь в сторону Стрешнева. — Немедленно заготовь указы Ромодановскому и Самойловичу о помощи Ржевскому. Я потом подпишу.

— Хорошо, государь, после обеда они будут готовы.

— Ну что, господа бояре, не время ли в трапезную отправляться?

— Время, государь, — закачали головами бояре.

Все знали, что после обеда Фёдор Алексеевич вряд ли придёт в Думу, но разделить с ним трапезу за великую честь почитали: с одной тарелки с царём едывали!

Турецкий султан изволил внимательно выслушать царскую грамоту и посланцу Москвы Поросукову сказал следующее:

— Я, как и твой государь, мечтаю о мире меж нами и приму его предложения, но лишь после того, как будут Чигирин и всё Правобережье уступлены нам и как будет признан князем Украины Юрий Хмельницкий, который, как и мы, печётся о счастье своего народа.

— Я передам твою волю своему государю, — отвечал стольник Поросуков, не смея возражать султану, не только потому, что не имел от царя на то полномочий, но и потому, что, возражая султану, мог запросто загреметь в тюрьму. Такое в Царьграде бывало нередко.

Поздно вечером Поросуков отправился к Царьградскому православному патриарху, о чём его ещё в Москве наставили: «Обязательно зайти к патриарху, он нашей веры и великую любовь к России питает, он многое знает и обязательно сообщит нечто важное о турских злоумышлениях. Обязательно навести патриарха».

Патриарх встретил прибывшего издалека единоверца по-домашнему, в чёрной рясе без всяких украшений, лишь с крестом на животе, которым и осенил гостя. Дал приложиться к руке.

— Ну что, сын мой, султан, чай, не пошёл на уступки?

— Ни на шаг, святый отче.

— У-у, чрево басурманское ненасытное. Чем более хапает, тем более алкает.

— Что бы ты мог передать, святый отче, моему государю?

— Во-первых, скажи великому государю, что я желаю ему добра, как себе царствия небесного, и о чёрных замыслах неприятеля Христова объявляю: султан турецкий этим летом с войсками своими поганскими устремляется на Украину и желает из-под державы его царского величества владения Петра Дорошенко отобрать, а потом и всей Украиной овладеть.