Доехали благополучно, электричка шла быстро, не останавливаясь на всяких там километрах, и Лиза припустила по улице чуть ли не бегом. Бомж не отставал, маленький домик в глубине разросшегося сада был ему знаком, он присвистнул:

– Так ты Верунькина дочка?

Та кивнула, быстро закинула вещи, показала ему на летний душ, сунула в руки полотенце, старенькую простыню, и сказав:

– Дождись меня, я в больницу, отмойся только, уж больно ты вонючий.

– Э-э-э, девах, а я может все украду у тебя?

– Знаешь, у меня сегодня столько случилось, что даже и не знаю, что сильнее может ударить, мне бы бабулю застать в живых, ты не кради, дождись меня, а там что-нибудь, может, и придумаем.

– Да пошутил я так, неудачно, отвык от нормального общения, наоборот, за сторожевую собаку буду. Иди спокойно, не боись, Лёвка Шмыга, он добро помнит.

Лиза полетела в больницу. Бабуля, её любимая бабуля, всегда такая бодрая, теперь еле говорила:

– Лизонька, успела-таки ко мне! Ох, девочка моя!
– взглянув на её измученное лицо, проговорила бабуля.
– Не вовремя я тебя оставляю, но вот нас не спрашивают когда кому уходить. Там, в тумбочке, шкатулочка малая, подай-ка мне её.

В малой шкатулочке оказались простенькие сережки с маленьким голубеньким камушком и медальончик на цепочке, в форме сердечка

– Лизонька, это подарок Веруньке от твоего отца, Андрея.

– Как Андрея, я же - Максимовна?

– Это Веруня так захотела тебя назвать, у Андрея мать так звали, он, Андрей-то по глупости тогда в тюрьму-то попал, думал год-два и выйдет, а ему там накрутили, остальных-то откупили, а его вот на пятнадцать лет и упекли. Я и не знала, что Веруня беременная, а потом вот ты родилась. Ждала я Андрея-то, все хотела ему дочку-то под крыло отцовское, да, видать, и загинул где-то там... так то поди, объявился бы, тебе-то двадцать один уже будет. Ну так вот, ох, уморилась я, ежели все-таки он когда и появится, скажи ему, что Веруньку-то специально сбили машиною, уж очень она чирьем была для Михнева-сынка. Там в медальоне-то фотки их, родителей твоих, это перед тюрьмой папка твой такой был. А ты истинно его дочка, при встрече мизинец-то покажи, сразу признает. Ох, уморилась я, ты иди пока, я посплю чуток!
– бабуля закрыла глаза.

Отупевшая от свалившегося на неё за день, Лиза на автомате пошла к Вишнякову.

– Виктор Федорович?

– Лизуня, девочка, мы твоей бабуле ничем помочь не можем, весь организм её как старый мотор- изношенный. Я, ты знаешь, мужик грубый, но честно говорю: бессилен я в этом случае, готовься, девочка, бабуля долго не протянет.

Все в том же отупении, Лиза побрела домой. Дома же её встретил отмытый худой мужик, лет сорока пяти с хитроватым взглядом.

– Я тут малость похозяйничал, - он указал на тарелку со стопкой блинов, - вспомнил вот, что умею блинцы-то печь, садись, хоть чуток поешь, поди, с утра голодная?

– Да что-то не хочется...

– Не, садись, надо. Я вот подумал-то чего, на постой возьмешь, я, может, какую работу найду? Правда, документов у меня совсем нет, но может где грузчиком или дворником пристроюсь?

Лиза кивнула.

– Ох, девонька, жизнь, она любит нас мордой об забор, такой знаешь с неструганными досками... Вся морда потом в занозах и болячках, ты уж, эта, держися на плаву-то, молодая ведь совсем. Я Веруне-то твоей обязан, она мне когда-то добро сделала, а Лёвка Шмыга добро помнит, тем более - мало его было, добра-то в жизни. Иди, вон, полежи, на тебе лица нет. А чё это у тебя за шкатулочка?
– Да так, от родителей память, - Лиза опять же безучастно открыла её, вытащила медальон, повертела.
– И как это сердечко открывать?

– Дай-ка, - Лёвка шустро открыл сердечко.
– Тут фотомордочки чьи-то, ну-кась... О, это Веруня, а это... это же...
– он ошарашенно взглянул на Лизу, - ..это же... Митень! Мать ети, я дурак слепой, Лиза, покажи-ка руки-то?

Лиза молча протянула ему руки, он как-то рывком схватил её правую, повертел, зачем-то погладил сильно искривленный мизинец, кивнул сам себе, посмотрел на намного меньше, но тоже искривленный мизинец левой руки... и как-то торжественно произнес: