Девчата загрохотали смехом.

— Ну и смехотур ты, дядя Паша!

И запели хором:

Песня перекинулась на другую сторону речки:

Пели уже все, по обе стороны реки, пересыпая частушки веселым говором и смехом, не замечая, как по живым транспортерам скользят и с грохотом сваливаются в срубы камни, вытесняя воду. В свете костров, поддерживаемых Сережей Серебряковым, лица людей сияют. А над людьми, над кострами, над лесами и горами стоит глухая звездная ночь. Поднявшийся от речки туман запутался в кустах и ветвях деревьев. В лесу тишина и даже филин, любитель поухать в такую пору, молчит, обескураженный песнями и шумом у Глухой пади.

Гурьян заглянул в срубы, посмотрели и остальные колхозники. Груды камней громоздились чуть не до верху.

— Может, пошабашим на этом, оставим до утра? — спросил он.

— Нет, давайте закончим, немного осталось.

— Зачем оставлять на завтра? Совсем не к чему.

— Завтра опять трудно будет браться за камень .

— Все равно нащекотало руки, к одному уж.

И снова под песню заработали, подавая камни на верх в золотистые венцы. Яркие костры спорили с ночью, а утром их победил сероватый рассвет.

Закончив работу, люди вымыли горячие руки и, не разводя костров, около опушки бора попадали на мягкий пушистый мох.

Проснулся Гурьян одним из первых. Солнце было уже высоко над лесом, щедро разливало тепло, серебрило темнозеленую густую хвою сосен, прошлогоднюю ветошь трав и свежую изумрудную зелень, пробивавшуюся на солнцепеке. От тепла, от солнца от дыхания нежившейся земли над лесными далями в междугорьях стояло над землей весеннее голубоватое марево.

— Вста-вай, подъем! — скомандовал Гурьян.

На седых мхах, расшитых вечнозеленым брусничником, закопошились люди, садились, обращаясь заспанными лицами к солнцу, потягивались сладко, вставали и шли к речке умываться, разжигали костры, подвешивая над ними запотевшие котелки, ведра, чайники.

И пока готовился завтрак, не теряя время взялись за ошкуровку леса для настила, перекинули бревна через быки.

К вечеру мост был готов. Старики, с Яковом Горшениным во главе, навели на нем перила и на высоком шесте водрузили флаг полученный вчера от Горшенина Настей Обвинцевой. Флаг ярко заалел на голубизне неба и, распластавшись на ветру, затрепетал, захлопал.

Тимофей Тагильцев завел свой трактор и въехал на новый мост под бурные рукоплескания и крики ура. Сережа Серебряков закусив губу, молча стоял в стороне, поглядывая на свою опрокинутую машину.

Чтобы поставить на гусеницы сережкин трактор, колхозникам опять пришлось лезти в воду поднимать его. Но это было уже полбеды. Окрыленные успехом люди дружно забрели в воду, подсунули под трактор толстые жерди, а под них — бревна и налегли на ваги животом и грудью: машина дрогнула, качнулась и встала на гусеницы, выкинув на берега тяжелые волны. Затем притащили трос, закрепили его одним концом за сережин трактор а другим за тимофеевский. Серебряков сел за руль и поглядывал исподлобья на бугор, где Тагильцев готовился к пуску своей машины. Наконец, Тагильцев тронулся. Постепенно натягивался трос. Трактор в воде встрепенулся и, замутив воду, медленно по-полз на берег.

Поздно вечером мост опустел. Трепетал флаг, точно салютуя уходящим тракторам и возвращающимся с песнями домой людям, И словно в ответ поющим из-за речки с далеких полян доносился, нарастая, густой ровный спокойный рокот работающих моторов.

Стояла ранняя весна. Лошадь с трудом тащила тяжелые сани по грязному тракту, оставляя за собой ровный след полозьев. Местами удавалось свернуть в обочину, где лежал еще рыхлый снег. И тогда сани скользили легко и свободно. Примостившись удобно к передку, колхозный кузнец Федор Иванович Сараев поправил съехавшую на глаза шапку, улыбнулся и не спеша вынул кисет. Свертывая узловатыми пальцами цыгарку, он по-хозяйски смотрел на лежавшие по сторонам дороги поля.

На высоких местах от земли поднимался легкий пар. В низинах, возле березовых колков, блестели стекла талой воды. Приближался полдень. Яркие лучи ласково грели застывшую за зиму землю. Казалось, поля отдыхали от зимней стужи, нежились в трепетной дымке мартовского дня, впитывая в себя благодатное тепло.

Вид родных полей, веселый говорок ручья, шумный крик грачей в ближайшей роще радовали кузнеца. Заметив среди побуревшей травы только что вышедший из земли подорожник, Федор Иванович бубнил покровительственно: