— Нет в инструкции, — гневно, волнуясь, ответил Федор Иванович и, вынув из кармана газету, подошел к бригадиру тракторной бригады, потрясая газетными листами перед его побагровевшим лицом, — а совесть у тебя есть?.. Ты почитай, что здесь написано: хорошая зябь — залог урожая... А сорная зябь — это что по-твоему? Ты пойми: инструкции раз на много лет пишутся, а землю каждый год засевать надо, да так, чтоб хлеба нынче больше получить, чем в прошлом и позапрошлом году... Ты это смекни!

Окончательно сконфуженный Клевакин хотел возражать. Но все смотрели на него с таким обидным удивлением, что он сконфузился и сел на место. Федор Иванович передал газету полеводу и сказал:

— Твоя газетка, из бригады... Возьми, пригодится, — и обращаясь снова к председателю, повторил:

— Заставь, Яков Сергеевич, завтра же Ивана Клевакина диски с боронами пустить на третье поле.

— Хорошо. Проверю сам, — ответил тот.

— Добро, — сказал кузнец и сел на место.

Собрание продолжалось. В тот вечер колхозники долго и придирчиво обсуждали вопрос о подготовке к севу. И вот сейчас весной, проезжая мимо третьего поля, кузнец радовался.

— Семена добрые, землю обработали хорошо, ремонт закончен, народ дружный. Урожай будет, — решил он и подстегнул коня.

В самый разгар молотьбы у Захара Кузьмича Звягина заболел глаз. Должно быть попала соринка, когда возился у молотилки.

Никогда за свои шестьдесят лет не болел старик, крепок был, как кремень, а тут, поди ж ты, разнесло глаз так, что приходится ехать в больницу. Свои лекари и примочки и капли хорошие предлагали. Но бригадир авторитетно, как приговор, объявил:

— Нет, Захар Кузьмич, как ни трудно без тебя, а нужно ехать в больницу. Потому, что глаз это тонкая штука.

Хоть и знали за бригадиром слабость — преувеличивать, но при взгляде на запухший глаз Звягина все вдруг настойчиво стали просить его поехать в больницу.

— Да возвращайся скорее, Захар Кузьмич, — просили в бригаде.

— Да уж нужен ты нам, ой как нужен, — сказал бригадир.

Захара Кузьмича колхозники звали просто — наш монтажник.

Кто-то сказал такое слово, и оно быстро прижилось и стало всем понятным. Колхозный монтажник — это человек, который всем приходит на помощь. Всюду: в поле, в кузнице, в бригадном стану слышен торопливый, слегка охрипший от долгого курения говорок Захара Кузьмича. Нужно составить сцеп борон для трактора: Захар Кузьмич тут как тут, неправильно отремонтированы плуги — зовут Захара Кузьмича, не работает автомат у сеялки — опять же быстрее всех наладит Захар Кузьмич. В войну, когда в колхозе работали больше женщины да подростки, специальность Захара Кузьмича была самой ходкой.

Везде в бригадах — он желанный гость. Ведь каждый норовит норму побольше выгнать. Иной своих сил не жалеет. В перерыв в самый бы раз отдохнуть, да нужно войца переменить у ярма, или барки переделать у запряжки лошадей. Кузьмич все сделает в точности, как нужно, только скажите. На что уж бригадир тракторной бригады — самый большой знаток машин на селе, и тот не обходится без совета и помощи Захара Кузьмича.

Девки, так те, как сороки, возле Кузьмича, так ласково стрекочут: «Уж ты, Захар Кузьмич, миленький сделай то-то, сделай это». А он только кивает своей широкой окладистой бородой, да попыхивает своей неизменной трубкой и от любой работы не отказывается.

И вот все это надо было оставить, чтобы ехать лечить глаз.

— Там в селе из складов грузит в город хлеб этот, как его, Кошкин, — сказал бригадир, — с ним и поедешь. А до села вот выпряжем лошадь из соломотаски и довезем.

— Ну что ты, Петро Иванович, в такое горячее времячко лошадь занимать, дойду и пешком.

Сколько ни просил бригадир, наотрез отказался Звягин от лошади.

От молотильного тока до села километров шесть. Захар Кузьмич бодро зашагал напрямик через поля. Несмотря на боль в глазу, он чувствовал себя хорошо. Теплый ветер дул в лицо свежим запахом скошенных хлебов. Румяный закат заливал бескрайние нивы розовым блеском.

Вскоре Захар Кузьмич перешел засеянное рожью поле и очутился перед нескошенной еще пшеницей. Точно переговариваясь. тихо шуршали колосья и под легким ветерком колыхались, как волны большого озера.

Прямо пойти — много пшеницы истопчешь, обходить — далеко. Захар Кузьмич стал искать дорожку-проезд и видит: свежий след телеги идет с засеянного поля прямо в пшеницу. Старый колхозник возмутился.

— Какой чорт поторопился ехать напрямик, — вслух выругался дед и пошел следом.

Но пройдя до середины поля, он вдруг остановился, испуганный и потрясенный: скрытые густой пшеницей, лежали пять туго набитых зерном мешков. На одном из них, у самого днища, синела наспех пришитая грубыми нитками заплата. Лежал он в глубокой разъемной борозде незавязанный, и по жирной земле были рассыпаны тучные, добротные зерна, как видно, семенной ржи.

— Вот так притча! — только и мог сказать Кузьмич и быстро зашагал в село.

Из-за пригорка в сумерках вынырнула подвода. Приглядевшись, Захар Кузьмич узнал в сидящем на двуколке Ивана Кошкина — учетчика тракторной бригады.

Этот высокий, долговязый парень, с ленивой в развалку походкой считался в деревне женихом внучки Звягина, девятнадцатилетней дочери убитого на фронте старшего сына. Про себя дед считал Ивана Кошкина вертопрахом и не одобрял выбор внучки.

— Такое дело, — запыхавшись, сказал Звягин Ивану Кошкину, — гони скорее к председателю. Нашел я в пшенице уворованный хлеб. Пять мешков.