– Ну? – не стал терять времени охотник, разбирая поводья. – Что скажешь? На первый взгляд хороши. Можно было не мотать душу человеку, а сразу проверить бой…

Все. Мартин уже не мыслит себя без подмигнувшего ему оружия. Охотнику не до Олафа и не до Гудрун, дожить бы до утра и примчаться в Шек с деньгами, так стоит ли топтать нарождающуюся любовь? Стоит, потому что дядя достоин лучшего, и это лучшее он получит. Контрабандисты никуда не делись…

– Мартин, конечно, твое дело, но я бы их не брал. Оружие, безусловно, достойное, но не лучшее.

– Почему? – недоверчиво уточнил дядя и чихнул. Он часто чихал от солнца. – Лично я не заметил ни единого изъяна!

– Золотая насечка. Мориски все делают на совесть, но то, что они делают для своей войны, лучше того, что делается для чужой. Шады не терпят излишеств, но знают, что в Золотых землях падки на роскошь, вот и украшают то, что идет на продажу. Чаще всего золотом и теми камнями, которые сами называют «бессмысленными».

– Ты точно знаешь?

– Точно. Я видел настоящее морисское оружие. Оно очень простое, и оно редкость даже в Талиге, но достать можно. У кэналлийцев.

– Шварцготвотрум! – разочарованно ругнулся дядя, и Руппи решил не откладывать с контрабандистами. – И все равно хороши, зверюги! В конце концов, не каждая лиса – седая. Я их, пожалуй, возьму, хотя, конечно… Даже не знаю…

Дядя погрузился в размышления. Руппи очень надеялся, что он не забыл про расшатавшуюся подкову, которую придется менять на выезде из городка. Конечно, Франц – не Генрих, но его примутся расспрашивать, и в первую очередь о задержке. Мама так и не верит, что Гудрун никого не заманивала, а просто ходила во сне. То, что видел он сам, Руппи по возможности старался выкинуть из головы. Увы, картина была слишком впечатляющей, и потом о ней то и дело напоминали. Мама, бабушка, бдящие слуги, любопытствующие сестрицы… Зато они почти забыли про Олафа. Еще бы! Разве может сын оружейника тягаться с голой Девой Дриксен и уединившимся с ней братиком? Да еще в глазах воспитанных девиц.

Мысль вышла странной, веселой и стыдноватой. Особенно для адъютанта, в котором нуждается его адмирал. Руперт почувствовал, что краснеет, и зачем-то подмигнул шедшей навстречу хорошенькой мещанке. Та улыбнулась и очень мило присела.

– Руппи, – внезапно буркнул дядя, – слушай, что вы все-таки делали в библиотеке? То есть почему она была без ничего, а ты… Даже не знаю…

Лейтенант утратил дар речи, и хорошо, потому что сказать было нечего. Осталось пожать плечами и, уходя от ответа, развернуть коня к церкви Святого Руперта.

Вода, журча, изливалась из каменной пасти, переполняла бассейн, растекалась по наклонным, зеленым от водорослей плитам и двумя каскадами рушилась вниз. Полуденное солнце пронизывало водоем, позволяя видеть блестевшее на дне золото. Меди и серебра было не разглядеть, слишком быстро они темнеют.

– Не верится, что здесь глубже, чем у Дворцовой пристани. – Эрвин развязал кошелек и вытряхнул содержимое.

Монеты радостно сверкнули и канули в прохладную глубину. Плеснуло, колыхнулись широкие перистые листья. Робер провел руками по глазам и присел на мраморный край, глядя вглубь. Предоставленный самому себе нижний пруд стремительно зарастал. Надо чистить, иначе разбушевавшиеся растения захватят все, кроме водопадов…

– Будем надеяться, нам не помешают, – заметил расположившийся рядом Эрвин, – хотя говорить о делах здесь – почти кощунство. И все же придется. Мы в самом деле перешли на «ты»?

– Да, – кивнул Робер, – правда, я заметил только сейчас.

– Я тоже, – признался ноймар. – Странное место это подземелье, но все верно. Я собирался поговорить с тобой откровенно и предложить свою дружбу, но святая Октавия избавила нас от лишних слов.

– Пусть будет святая Октавия, – не очень уверенно согласился Иноходец, вспомнив лилии и змеехвостых плакальщиц. – Придд знает об этом храме больше, но я рад… Только одного друга я уже предал.

– Если я стану таким же, как покойный, можешь предать и меня. Мы на своих границах слишком хорошо помним Двадцатилетнюю, чтобы не доверять Эпинэ. К тому же ее величество в тебе не сомневается, а это сердце не обмануть.

– Катари судит о других по себе. – Растекшаяся по плитам вода походит на стекло, а водоросли колышутся, как женские волосы. Плеск водопада, листья кувшинок, солнечные блики… Не хочется ни думать, ни говорить, даже о самом важном. Остаться бы здесь одному до вечера… до осени… навсегда…

– Я, как ты заметил, вернулся раньше времени, – напомнил о себе Ноймаринен. – И я не считаю нужным откровенничать с регентским советом сверх необходимого.

– Судя по всему, новости не из приятных?

– Затрудняюсь ответить. Я мало смыслю в том, в чем смыслю мало, и я видел только кэналлийского наместника и Дорака. Если говорить о войне, то на юге дела идут приемлемо, на северо-востоке – отлично, а у нас, надеюсь, не хуже, чем предполагал отец. Савиньяк, старший Савиньяк, как ты уже знаешь, разбил в Кадане забравшегося туда Фридриха и, как ты еще не знаешь, на его плечах ворвался в Гаунау. Бергеры могут перевести дух и подставить плечо Талигу, зато «гусям» о медвежьей помощи лучше забыть. Маршал Севера Хайнриха не выпустит.