Шрифт:
— Разве так лучше?
— Стало быть, лучше.
— С казенки удобнее. Держать легче.
— Легче-то легче, да спать жестче…
— Опять философствует, — зачмыхал Подгорный.
— И никакого тут смеху! — сердито бросил дед. — Был у нас в ту войну фельдфебель. По-теперешнему — старшина, значит. Сам, помнится, из Рязани. Отчаянный такой парняга: четыре Егория имел. Стало быть полным егорьевским кавалером назывался. Так он, скажу вам, только так и учил. С казенки, говорит, как ни смотри — все чисто, гладко, потому как пуля оттуда летит и все, значит, приглаживает. А ты, говорит, поверни да от мушки глянь: тут тебе вся нечисть и окажется. Тогда у нас в полку даже песню сложили, — дед вытянул шею и хрипловатым голосом пропел:
Поверни, от мушки глянь, — Налицо и грязь и дрянь…— Ох, уморил, — схватился за живот Черняк. — Он, фельдфебель, видать, ученый… профессор!.. А не сказывал ли фельдфебель, какая разница между траекторией полета пули и задней частью комара?
— Нэма ни якой! — вырвался Убийвовк.
— То есть как? — поднялся Крупенков.
— Ни траектории, ни задней части, извиняюсь, не видно.
— У-у, поганцы!.. Им про жизню, а они про всякую нечисть, — сплюнул дед.
— В жизни не только ангелы, но и черти водятся, — подхватил Черняк.
— Ладно, давай, как он там дальше, фельдфебель… — вмешался Виноградов. — Женился, что ли, на красавице писаной?
— Ну, что зубы скалите?! — рассердился дед. — Слова не скажи — все на смех… Фельдфебель стало быть знал, не зря полным кавалером был!
— Стало быть знал, — в тон произнес Черняк. И, переиначивая слова дедовой песни, пустился в пляс, приговаривая:
Поверни-ка, ну-ка глянь, Погляди-ка, эка дрянь!Сделав круг, Черняк выхватил из кармана тряпочку, которой протирал винтовку, и, подняв ее в пальцах над головой, будто платочек, продолжал:
Вот приеду я домой, Что-то будет, боже мой. Что-то будет, барыня?.. Знаешь, чай, сударыня!Не утерпел, рассмеялся и Митрич. Комик он, этот Черняк, да и только!
Многие бойцы, закончив чистку оружия, сидели и курили. Митрич еще раз посмотрел в ствол, смазал его и принялся за сборку затвора. Надев пружину на ударник, приставил боевую личинку, стебель-гребень с рукояткой — все хорошо, как следует быть. Но когда дело дошло до соединительной планки — растерялся. И так и этак повернет — не подходит планка, хоть возьми да выбрось ее. Дед хмурился, начал поносить мастеров, что, дескать, не винтовки, а ширпотреб выпускают.
— Дай-ка сюда, — подступил Донцов.
Митрич не стал возражать: что ж, пробуй, коли охота!
Степан слегка повернул планку, чуть нажал, и она, щелкнув, встала на место.
— Вот как надо. А ты — ширпотреб!..
— Вить она, та война, когда была… — оправдывался дед. — Сколько годов прошло. А память что решето: мука отсеялась, одни отруби остались.
Донцов подмигнул солдатам: все-таки интересно, как вычистил старый? Глянул в канал ствола через казенную часть — ничего, чисто. Посмотрел от мушки — то же самое. Вставил затвор, хотел уже возвратить винтовку, но увидел номер. Замигал глазами: что за оказия — 203720… И, меняясь в лице, повернулся к деду:
— Где ты взял ее?
— А тебе, извиняюсь, что за надобность? — усмехнулся дед. — Где бы ни взял — винтовка моя!
— Нет, все-таки… откуда она у тебя?
Думая, что его разыгрывают, Митрич насупился:
— Положь, говорю!
Но Донцов не мог успокоиться, не мог выпустить винтовку из рук.
— Слушай, Митрич, я ведь не из любопытства спрашиваю, — взволнованно заговорил он. — Понимаешь, моя это винтовка! Вот и номер на ней…
— Ты мне, хлопец, голову не дури! — потянулся к винтовке старик. — Чья была, того, брат, нет. Своими глазами видел!..
— Мало ли что видел.
Старик посмотрел на Донцова, подумал, что-то припоминая:
— Постой, да не ты ли тогда через Кубань плыл?
— Плыл… У переправы, где осока…
— Ну да! Так тебя, выходит, не того… Из плена, выходит, бежал?
— Вано да вот командир спасли.
— Скажи, история! — дивился старик. — Значит, ты и есть тот самый?
— Выходит, тот… Эх, Матвей Митрич, золотой ты человек! — и Донцов обнял его за плечи.
Дед растрогался, но тут же с укором произнес:
— Все-таки негоже ружжо бросать.
Донцов чувствовал себя виноватым, хотя и сам не помнил, как остался тогда без винтовки. Теперь он крепко держал отыскавшуюся винтовку и, как видно, не хотел с нею расставаться.
— Три года, как невесту, холил… Неужели не понимаешь? Хочешь, автомат за нее отдам. Вполне исправный. А что патронов мало, так не беспокойся, в первом же бою наберем!
Дед, наконец, сдался, взял автомат, повертел его в руках, но тут же замотал головою:
— Ни к чему все это. Винтовка — дело верное, а эта твоя трофея черт те что: ни штыка, ни приклада. Баловство одно!