Горевал и Егорка, не переставал думать о дедусе, видел его во сне, слышал родной голос. Думы об убитом сливались у него с думами об отце, погибшем в первые дни войны, о матери, оставшейся там, где теперь фашисты. Он не хотел, чтобы его видели плачущим — не пристало казаку плакать! — но слезы сами навертывались на глаза, и трудно было удержать их. В такие минуты он доверялся самому близкому человеку — Наталке — и давал исход своему горю. Девушка не пыталась успокаивать мальчишку: пускай выплачется, будет легче.

Головеня с нетерпением ждал возвращения Якимовича.

Разведчик вернулся на второй день к вечеру. Проголодавшийся, усталый, еле передвигая ноги, поднялся на огневые позиции и, увидев командира, начал докладывать о выполнении задания.

А задание было не из легких.

Надо было как можно дальше пройти на юг, узнать, есть ли там свои: солдаты или партизаны, связаться с ними. «Без связи, без взаимодействия мы не можем», — звучали в ушах слова командира. Шел весь день, всматривался, не покажется ли кто на тропе или в ущелье. Но как ни напрягал зрение, как ни прислушивался, все было тщетно. В горах — пусто и тихо. Лишь изредка, нарушая тишину, пролетала над головой птица, да катился из-под ног камешек. От этой тишины, от безлюдья становилось страшно.

Поднявшись на гребень перевала, Якимович присел отдохнуть и вдруг увидел человека. Приземистый, верткий, тот быстро спускался по склону к речке. У солдата на редкость острое зрение, но и он не мог различить: военный это или штатский? В руках не то палка, не то винтовка. «Может, партизан?» — подумал он и, сложив ладони рупором, закричал. Человек внизу не отозвался, а может, даже не услышал. Было видно, как, ступая с камня на камень, перешел речку, затем свернул вправо и скрылся в расщелине.

И все же думалось, что в руках у него была винтовка. Если бы палка, опирался бы на нее, а то — держал на весу. И Якимович, рискуя встретиться с вражескими десантниками, о которых наслышался, попытался догнать неизвестного. Но пока спускался с кручи, того и след простыл.

Обо всем этом солдат подробно рассказал командиру. Тот выслушал и только глубоко вздохнул.

Отпустив Якимовича, Головеня погрузился в раздумья. Не верилось, что там, сзади, никого нет. Если у речки ходил человек, значит, за речкой обязательно кто-то есть, партизаны или войска. В крайнем случае, солдаты, вышедшие из окружения. Впрочем, усомнился он, окруженцы вряд ли могли остановиться. В горах нечего есть, трудно с боеприпасами. Конечно же пошли бы дальше, в Сухуми, где формируются новые части. Ему, Головене, тоже бы поступить так: сперва идти в Сухуми, а, получив оружие и все необходимое, вернуться сюда. Но кто же обвинит его в том, что он поступил неправильно? Кто посмеет упрекнуть? До Сухуми не близко, но пока войска придут сюда, гарнизон Орлиных скал будет сдерживать врага. Но может быть, — размышлял Головеня, — в Сухуми вообще нет войск? Тогда надо надеяться на те силы, которые удалось собрать. И опять подумал, что хорошо бы послать кого-нибудь из солдат за речку, и не одного-двух, а больше. Пусть походят, поищут.

Пельцер сидел в яме и уныло поглядывал вверх на часового. Он не дотронулся до котелка с супом, не взял даже сухаря, лежавшего на крышке.

— Разжирел, гад, — скосил глаза Пруидзе. — Лучше бы обед хлопцам отдать.

Над Орлиными скалами спускался вечер.

Головеня решил снова заняться пленным: крепкий попался орешек, а все же хотелось раскусить его. И приказал привести немца к Черной скале, к которой направился и сам.

— Попробуем еще раз, — доверительно сказал он Егорке.

— А если не признается? — насторожился мальчик.

— Признается, — подмигнул лейтенант. — Беги за Наташей!

Возиться с пленным было некогда, да и накладно: солдат и так мало, а тут еще караулить его. К тому же в гарнизоне туго с продуктами. Конечно, с немцем можно бы совсем кратко: не хочешь говорить — дело твое, вот тебе девять граммов свинца, и все окончено! Но это проще всего, а вот добиться, чтобы заговорил, труднее. Пельцер — командир роты, ему известно многое. С точки зрения разведки, это золотой язык.

Пельцер стоял перед Головеней все такой же гордый, опьяненный идеей своего превосходства. Петушиным гребнем вскидывалась на нем фуражка. Змеились на плечах витые погоны. Пуговицы аккуратно застегнуты. Он поправил перекосившийся Железный крест, проделал это спокойно, как будто с ним ничего не случилось. На плохо одетого русского офицера посматривал свысока.

Головеня разрешил немцу сесть. Спросил:

— Вы готовы отвечать на мои вопросы?

Пельцер насупил брови:

— Разные бывают вопросы.

— Каковы силы немцев на тропе?

— Простите, это дело вашей разведки. Сожалею, что она у вас плохо работает, но помочь не могу. Оказать помощь противнику — это значит изменить фатерлянду. А я солдат и давал клятву.

— Вы в плену. Советую подумать.

— У нас говорят: лучше фюрера не придумаешь.

— Вот как, — усмехнулся Головеня, — выходит, что фюрер все предопределил?

— Все, — согласился немец.

— И этот ваш плен?

— Мое поведение в плену, — поднял голову Пельцер.