– Я буду в десять в библиотеке.

И выскользнула в коридор.

***

Когда с легким шелестом юбок простого платья (как же её радовали порядки Югенгейма!), лишенного этого набившего оскомину кринолина, Катерина вошла в полутемную библиотеку, едва освещенную десятком свечей в напольных канделябрах, каминные часы показали четверть одиннадцатого. Опоздание её было отнюдь не нарочным – она слишком задержалась с последним поручением государыни, а после, вспомнив, что близится оговоренное время, старалась успокоить гулко стучащее сердце: страх препятствовал возможности трезво мыслить и ровно дышать. И эта почти интимная обстановка, что царила здесь, в царстве высоких стеллажей и запаха вечности, которой были пропитаны старые страницы, вобравшие в себя мудрость прошлого, ничуть не делала её состояние легче. Она все еще металась между желанием посвятить в сложившуюся ситуацию цесаревича и не вовлекать его больше в собственные проблемы, к которым он не должен был иметь отношения – они поставили точку еще в начале лета. Так не стоило превращать оную в запятую.

Что было лучше для него – разочароваться в ней, приравняв к прочим придворным барышням, или вновь оказаться причастным к безумным авантюрам, которые могут отвлечь его от дел насущных?

– За прошедшие месяцы Вы научились лгать.

Обернувшись влево, откуда прозвучала холодная фраза, она увидела бесстрастно смотрящего на нее цесаревича, держащего в сложенных на груди руках какую-то книгу. Недоуменно приподняв брови, Катерина чуть склонила голову в вопросительном жесте.

– Простите?..

– Вы не вышли замуж. Так зачем утверждали днем обратное?

Сдержав облегченный вздох, она неспешно приблизилась к затепленному камину, не отводя глаз от пламени; стоящие рядом предметы отбрасывали мягкие тени, а подле создался ореол тепла, в котором хотелось утонуть.

– Я не утверждала, – оглянувшись через плечо, Катерина отметила, что Николай продолжает стоять, сокрытый тем же полумраком, даже не изменив позы. – Вы затронули тему моего свадебного путешествия – я лишь ответила шуткой, не став разубеждать Вас.

Сделав несколько шагов, чтобы опуститься в неглубокое кресло, придвинутое к камину – по всей видимости, хозяин замка любил здесь вечерами читать, наслаждаясь согревающими волнами, исходящими от живого огня, – Катерина продолжила, напоминая о разговоре, случившемся в начале сентября, а до того – летом:

– Или же Вы всерьез ожидали, что я отложила свадьбу до зимы?

– Я уже не знаю, какие из Ваших слов принимать за правду, – тем же ровным тоном произнес Николай. От его высокой фигуры, окутанной тьмой, скопившейся по углам, веяло обращающим все в лед холодом, и оттого еще сильнее хотелось протянуть руки к весело потрескивающему пламени. Катерина с трудом подавила сей порыв, вместо того чуть приподнять подбородок и уточнить:

– Вы назначили мне встречу для того, чтобы обличить во лжи? В таком случае считаю нашу беседу завершенной и осмелюсь откланяться.

Поднявшись на ноги и почти радуясь тому, что пытка, к которой она себя готовила с обеда, окончилась раньше предполагаемого срока, Катерина одарила цесаревича коротким книксеном и направилась к столь желанным дверям. Однако была остановлена за секунду до спасения, уже мелькнувшего в широкой щели. И окаменела, когда на локте почти невесомо сжались холодные пальцы.

Надежды, смеясь, раскололись и впились острыми краями в босые ноги.

– Простите, Катрин.

В двух словах, почти выдохнутых хрипло, было больше, чем в длинных монологах; достаточно для того, чтобы обернуться, всматриваясь в кажущиеся почти полночно-синими из-за нехватки света глаза в считанной паре десятков дюймов от её собственных.

Но не представлять, сколько за ними сокрыто.

Решимость, столь ясная для Николая ранее, здесь, в Дармштадте, вдруг поколебалась, стоило лишь вновь увидеть Катерину, которая по его предположениям должна была находиться в России, ведь она намеревалась на Покров выйти замуж.

Чувство к Дагмар, светлой, прелестной, до невозможного очаровательной, было ярким и живым, вспыхнувшим в одно мгновенье, но тут же с шипением стихающим перед глубоким и сильным чувством, что он испытывал к Катерине, родившимся вопреки его воле, укреплявшимся день ото дня. Это было эгоистично, не по законам Божьим и государственным, но он не желал — не мог — представить жизни без ее присутствия подле себя. Он должен был отпустить ее — ради них обоих — и только крепче сжимал узкую ладонь в своих пальцах, едва морщась, когда ненароком задевал шероховатые грани обручального кольца. Безмолвного напоминания о его свершившейся судьбе и её — уже давно решенной. А проклятое сердце выстукивало неровный ритм, требуя, моля, вынуждая что-то сказать, что-то сделать, что-то изменить.

Прося невозможного.

Хотя на миг это обратилось в реальность: когда от матери, обрадованной его приезду, узнал, что Катрин не вышла замуж. Мария Александровна не распространялась о причинах, да и он не допытывался – не желал демонстрировать интереса к жизни девушки, которая теперь уже должна была вновь стать для него не больше чем одной из фрейлин матери. Но все же разум терзал вопрос – что побудило Катрин вернуться ко Двору, вместо того, чтобы принимать поздравления и наслаждаться свадебным путешествием. Некстати вспомнились её слова в Потсдаме и взгляд, когда они находились в шаге от поцелуя: внутри провернулось острое лезвие вины, словно бы это он был виновен в её решении.