– Кроме десятка министров и прочих сановников, – хмыкнул Дмитрий, все еще пытаясь понять, остались ли крупицы разума у князя Остроженского, или им полностью завладели невыполнимые желания. – И если ты по требованию князя Остроженского должна родить раньше принцессы, он намерен увидеть смену Императора уже в будущем году?

– Когда он говорил об ожидании, я надеялась, что это будет долгий срок, – Катерина кивнула, поднимаясь с кушетки и медленно проходя вдоль стеллажа с ровными рядами дорогих изданий. – Возможно, виной тому официальное объявление помолвки цесаревича.

Она сняла с полки какой-то томик, на проверку оказавшийся Шекспиром.

– Ты знаешь?

Осведомленность невесты для Дмитрия стала сюрпризом: громко объявляли об этом событии только в Дании и в России, а в Германии как-то не было причин на каждом шагу кричать о свершившемся. Корреспонденцию здесь получала в основном Надежда Илларионовна, которая редко делилась известиями со своими гостями, а сама Катерина как-то не проявляла интереса к тому, что творилось вокруг – визит в Карлсруэ стал в некотором роде побегом, и меньше всего ей хотелось что-то слышать об окружающем мире. Цесаревич тоже вряд ли бы написал ей об этом: Дмитрий не мог утверждать, что знает его достаточно хорошо, но если они ранее не обменивались письмами, сейчас, по такому поводу, начинать было бы в высшей степени… жестоко.

– Ольга сказала, – кивнула Катерина, отстраненно пролистывая желтые страницы с острыми линиями английских слов.

Напряженный взгляд, которым Дмитрий одарил невесту, остался ей незамеченным: едва ли сейчас она желала думать о том известии. Тем более что уже давно себя убедила – пусты ее переживания, напрасны. Так должно было случиться, и она станет одной из первых, кто принесет поздравления молодым в России. Если все не рухнет из-за замыслов князя Остроженского раньше.

– Свадьба случится будущей осенью. Есть почти год.

Понимающе кивнув, Катерина задержала взгляд внизу страницы, предвещающей конец первого акта. Она не хуже жениха осознавала, что время утекает сквозь пальцы.

– Борис Петрович будет ждать хороших новостей уже к Рождеству.

«Что делаю – сама не понимаю: я не уму, а лишь глазам внимаю…»**

Если суждено ей волей Создателя положить свою жизнь на защиту царской семьи и своих близких, отказавшись от личного счастья – так тому и быть.

Комментарий к Глава шестая. И зовут тот праздник - разлукой

*Сир, вино горько! (фр.) // по материалам мемуаров графа Шереметева.

** У. Шекспир, Двенадцатая ночь, акт I.

========== Глава седьмая. Скажи, что же нас дальше ждет ==========

Германия, Дармштадт, год 1864, сентябрь, 29.

Деталь, что ускользала от её внимания невообразимо долго, вдруг стала такой очевидной и ясно режущей взгляд, словно кофейное пятно на кипенно-белом платье дебютантки.

Глафира.

Кухарка, которая, если верить маменьке, появилась в имении Голицыных незадолго до венчания родителей, ни под каким предлогом не согласилась оставить господ и отправилась с ними в Карлсруэ, согласившись на добровольную ссылку. Впрочем, семьи в России у нее не было – об отце с матерью никто ничего не знал, а мужа и детей не появилось, а потому покидала она не больше чем родную землю. Вряд ли это вызвало бы какие-то подозрения: вместе с Глафирой отбыло еще несколько слуг, и жертву каждого Голицыны приняли с благодарностью. Однако сейчас ум Катерины занимало отнюдь не то решение кухарки: память подбросила новую картинку – знакомое лицо в петербургском доме Бориса Петровича на Васильевском чуть более чем неделей позднее, когда она все же сбежала из Семёновского, чтобы попасть на аудиенцию к Императору.

Аудиенция завершилась сопровождением жандармов к новому месту ее пребывания, и там она столкнулась с Глафирой, которая и помогла ей дойти до спальни. Хотя более двадцати лет в кухарках у князя Остроженского ходила Ульяна. В тот момент Катерина ощущала столь предельное опустошение и усталость, граничащую с изнеможением, что едва ли могла идентифицировать лица, тем более слуг. А утром она уже и забыла о вчерашнем вечере, тем более что после она Глафиру не видела вплоть до получения шифра и следующего за этим переезда во дворец. В середине января прежняя кухарка скончалась и на её место замену уже искала сама Катерина, чтобы иметь своего человека в доме. Останься Глафира в России, этого бы не потребовалось – дядюшка бы мог принять её.

Потому, то вечернее столкновение можно было бы считать иллюзией, порожденной сном разума, и Катерина не вспомнила бы о нем – тем более что, лично посетив Карлсруэ, встретилась с Глафирой там, и кухарка со слезами встретила барышню, которую практически вырастила, – если бы не слова маменьки о том, что из прежних слуг с ней осталась лишь Дарина, получившая место четырьмя годами ранее.

Это был один из тех долгих рассказов обо всем, во время которого Марта Петровна осветила жизнь кухарки, к которой прикипела сердцем: оказалось, что Глафира повстречала здесь, в Карлсруэ, какого-то старого приятеля, а тот, как позже выяснилось, с юности еще питал к ней высокие чувства. Все выглядело, словно в каком романе: растрогавшаяся и давно мечтавшая о семье, Глафира дала согласие на брак и, едва ли не плача, упросила барыню дать ей расчет и отпустить обратно в Россию. Правда, она пообещалась как можно чаще навещать прежних хозяев (в тот момент у Катерины промелькнула мысль, что для частых поездок в Европу нужны немалые средства, а супруг Глафиры, со слов маменьки, не принадлежал к зажиточному слою) и обещание то сдержала. С момента своего отъезда, случившегося еще в начале января, она была в Карлсруэ более пяти раз.

Катерине не хотелось ни в чем подозревать старую кухарку, тем более что та никоим образом не походила на двойного агента, но разум искал хоть какие-то зацепки, и дотошно изучал каждую, сумевшую показаться неправильной, деталь.

Корзинку с отравленными профитролями весной в комнату Катерины и Сашеньки Жуковской принесла Лиза – молоденькая придворная служанка. После, на допросе у цесаревича, та созналась, что ей это послание передала какая-то женщина, по описанию (это Катерина сопоставила лишь сейчас) похожая на Глафиру. Безусловно, общие черты могли совпасть у каждого шестого петербуржца – мало ли невысоких женщин средних лет и небольшого достатка с темными глазами, седыми волосами и большим носом? Однако крупная родинка, упомянутая Лизой, точь в точь повторяла оную у кухарки Голицыных.