Государыня же, даже если и знала куда больше своей фрейлины, ничем не выказала личного отношения к той, что была выделена среди прочих ее супругом: коротко поблагодарив ту за чудесное чтение, она поднялась со своего места, чтобы проследовать за начальницей института в столовую. Знакомство с институтскими талантами на сем было завершено, и визит Императрицы подходил к концу, что вызывало печальные вздохи и взгляды девочек. Впрочем, как успела заметить Катерина, Долгорукова к этим разговорам не присоединилась, предпочтя им компанию своей младшей сестры.

За трапезой, сидящая подле своей государыни княжна невольно заметила, как подошедший к Долгоруковой офицер — из тех, что сопровождали Марию Александровну сегодня — достав из-за отворота мундира конверт, передал его ей. Катерина, уверяющая себя в том, что не пристало воспитанным барышням дознаваться до чужих тайн, старательно отгоняла мысли о всяческой связи этого письма с Императором. Право, быть может, при дворе у юной воспитанницы Смольного имеется поклонник, и она ведет с ним романтическую переписку? Какая глупость — думать, будто автор того послания сам царь.

Мельком брошенный на Марию Александровну взгляд уверил Катерину в том, что не одну ее посещали подобные мысли: Императрица, похоже, весь день держала в поле зрения Долгорукову, и тоже питала сомнения касаемо этого короткого контакта приближенного к государю офицера и «смолянки». В очередной раз княжне подумалось, что изредка хочется сменить высокий статус на крестьянскую долю — в царских семьях не бывать ни сказке, ни счастью. И вырваться из этой трясины тем, кто поневоле в ней оказался, нельзя.

Сердце не заставить замолчать.

Возможно, именно тягостные мысли стали причиной отсутствия аппетита у государыни, что едва ли притронулась к жаркому, хотя сама она ссылалась на то, что после надлежало посетить благотворительный обед в Воспитательном доме, с устроением которого ей помогала Александра Петровна — супруга Великого князя Николая Николаевича, урожденная принцесса Ольденбургская, ныне не только Великая княгиня, но и представительница Совета детских приютов, частая гостья в гимназиях и больницах. С Марией Александровной их нельзя было назвать подругами, однако Императрица относилась к ней с подобающим теплом и расположением, часто беседовала о делах общины.

Катерина, держащаяся, как и полагалось, на расстоянии, но не отходящая от государыни излишне, наблюдала в глазах той бескрайнюю усталость, появившуюся после визита в Смольный, и, невольно хмурясь, теребила край перчатки. Николай, присоединившийся к матери с ее свитой уже на подъезде к набережной Мойки, проявил редкое чутье, тут же обратившись к Катерине с вопросом о настроении и самочувствии Марии Александровны: он лучше других знал, что та не станет жаловаться, а вот наблюдательная княжна вполне могла бы рассказать ему правду. Однако, на сей раз Катерина как-то помедлила и пояснила, что это обычная усталость, и не стоит беспокоиться понапрасну. Цесаревич, ничуть не удовлетворенный подобным ответом, с минуту раздумывал, стоит ли допытываться, но все же что-то заставило его отказаться от этой мысли — то ли безжизненное лицо Катерины, тенью следующей за государыней, то ли вновь загорающаяся улыбка матери, принимающей учтивые поклоны членов Опекунского совета и некоторых воспитанниц дома.

Немногим позже, когда Императрица, выслушав все просьбы и даровав несколько произведений французских просветителей библиотеке дома, отправилась на смотр воспитанниц, как делала всякий раз, и свита последовала за своей государыней, Николай, не оставивший желания узнать, случилось ли что при посещении Смольного, вновь приблизился к Катерине, чуть отставшей и отчего-то побледневшей. Опасения за ее самочувствие заставили цесаревича держаться рядом, в готовности оказать поддержку.

— Мне кажется, или черная тоска сегодня вопреки празднику передается по воздуху? Сначала Maman, теперь Вы, — шутливо нахмурился Николай, желая тем самым отвлечь княжну от ее безрадостных мыслей. — Источник болезни искать в Смольном, или он перенесся и сюда?

— Дмитрий всегда мечтал, что наш дом будет полон детского смеха, — медленно, прокручивая в пальцах обручальное кольцо, проговорила Катерина; во взгляде ее, направленном на демонстрирующих Императрице результаты своего труда девочек, читалась безграничная тоска. — Мы думали взять кого-нибудь из Воспитательного дома — он даже говорил об этом с государем, — как-то болезненно приподнялся уголок губ в ответ на это светлое воспоминание. — Знаете, мы даже спорили, кто это будет: Дмитрий так хотел девочку, чтоб с такими синими-синими глазами…

А еще она часто представляла, как будут выглядеть их собственные дети: каким храбрым и честным будет сын, какой благородной и самоотверженной — дочь, ведь им передадутся лучшие качества их отца. И совершенно точно у них будет его взгляд: понимающий, теплый, ласковый. Они будут дружны — а как иначе? — и во всем станут поддерживать друг друга. И они обязательно станут предметом гордости своих родителей. Катерина не думала, что готова сейчас быть матерью, но знала, что если бы того захотел Дмитрий, она бы и слова против не сказала: она уже любила этих детей и их семью.