Шрифт:
Ф. Прадилья. Хуана над гробом мужа.
После рождения дочери (в момент смерти Филиппа Хуана была беременна) в поведении королевы всё ярче проявлялись признаки бредового поведения:
«Она считала, что покойный муж разговаривает с ней посредством лепета ребёнка. Она никому не доверяла девочку н не допускала к себе никого, кроме двух доверенных женщин. Её обычной пищей были хлеб н сыр, причем она требовала, чтобы нх оставляли у её двери. Она не допускала, чтобы кто-то увидел, как
она ест».
Царь Всея Великия, Малыя и Белыя Руси Иоанн IV Грозный с самого раннего детства проявлял признаки душевного расстройства:
«Иоанн усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. В нём рано проявились недоверие, подозрительность, крайняя неустойчивость и переходы от одного состояния к другому, отсутствие крепкой привязанности, резкая раздражительность, ещё более резкая вспыльчивость, чрезмерное самолюбие и самомнение, трусость и выжидательность, отсутствие прочной любви и привязанности, хитрость, жестокость, чувственная разнузданность, безмерная злость и кровожадность... Иоанн не способен был к долгим привязанностям и для него ничего не значило убить человека, которого ещё не так давно считал своим другом. Молодым сверстникам государя, разделявшим его забавы, была не безопасна его милость...
К пятнадцати годам и этого ему стало мало. Набрав толпу сверстников, Иоанн мчался по стогнам города и при своей неистовой скачке душил проходящих. С ужасом и трепетом открещивались спасшиеся от этого вихря прохожие; пострадавшие же изувеченные старухи и младенцы изгибались в страданиях и муках. А царь радовался и с наслаждением смотрел на страдания людей по его соизволению».
Современник Иоанна князь Курбский с горечью замечает о «шалостях» резвящегося царя:
«Воистину дела разбойнические творяше, и иные злые исполняше, их же не токмо глаголати из-лишно, но и срамно...»
Всю жизнь царь был склонен к болезненному фантазированию:
«Натура Иоанна влекла его от образа к образу, от картины к картине, — и эти картины любил он осуществлять себе в жизни. То представлялась ему площадь, полная присланных от всей земли представителей, — и царь, сидящий торжественно под осенением крестов, на лобном месте и говорящий народу речь. То представлялось ему торжественное собрание духовенства, и опять царь посредине, предлагающий вопросы.
То являлась ему площадь, установленная орудиями пытки, страшное проявление царского гнева, гром, губящий народы... и вот ужасы казней Московских, ужасы Новгорода... То являлся перед ним монастырь, чёрные одежды, посты, покаяния, труды и земные поклоны, картина царского смирения, — увлеченный ею, он обращал и себя и опричников в отшельников, а дворец свой в обитель...»
Апогеем безумия стало убийство царем в 1581 году своего сына Ивана, наследника престола. По одной версии, царевич стал говорить ему об обязанности выручить Псков от Батория. По другой, отец с сыном повздорили из-за снохи: войдя в её комнату и застав невестку «просто одетой», царь разгневался и «прибил» её. Царевич, также отличавшийся необузданным характером, вступился за жену. Возникла ссора. В порыве безумия Грозный нанёс сыну удар в висок тяжёлым, окованным железом посохом. После смерти сына царь впал в прострацию, ему всюду мерещились казненные им люди, требовавшие отмщения. Вот свидетельство историка:
«Отчаявшись в помощи медицины, волнуемый душою, он влачил положительно жалкую жизнь. В течение многих дней и не говорил ни с кем, ни пищи не принимал, ни даже звука не издавал, так что казалось, будто он онемел. А затем, по истечении многих дней, когда боль открыла ему уста, он только звал своего сына Ивана. Ему мерещилось, что он видит Ивана, что он слышит Ивана, что тот с ним говорит, что он перед ним стоит, а иногда жалобно призывал его к себе, как бы живого...»
«Перед смертью Грозному снова мерещился убитый сын, он разговаривал с ним и громко звал его...»
И. К. Репин. Иван Грозный убивает своего сына. 1885 г.
Другой царственный безумец, император Павел I «был хил телом и слаб духом, представляя значительную душевную неуравновешенность, неустойчивость и явления эмоций низшего порядка». Историк пишет:
«Младенческие годы его в изобилии преисполнены были болезненными припадками, которые настоятельно требовали разумного и просвещённого ухода, а таковой именно блистал своим отсутствием. Вследствие этого нервы мальчика расстроились до того, что он прятался от страха под стол, когда сильно прихлопнут дверьми».
Воспитатель Павла Эпинус дал своему воспитаннику потрясающую по точности и меткости характеристику:
«Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке, — порвётся эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку».
С каждым годом «ниточка» рвалась всё чаще, а проявления расстроенной психики становились всё заметнее. Болезненно подозрительный, мнительный, погружённый в мир фантазий, Павел был настоящим пугалом для окружавших его людей: