Мы завершим этот раздел парой замечаний, которые, может быть, не могут быть вполне оценены сейчас, но смысл которых станет очевидным позднее. Научные объекты, как мы их охарактеризовали, могут считаться абстрактными, поскольку они полностью и недвусмысленно определяются как множества отобранных атрибутов, организованных в интеллектуально спланированную структуру. Следовательно, языковые выражения, которые мы используем, говоря о них, являются именами сложных понятий, которые можно назвать абстрактными в другом смысле – в смысле того, что они являются содержаниями мысли. Следовательно, мы можем сказать, что каждое абстрактное понятие обозначается некоторым сложным предикатным термином. Однако такие термины имеют и конкретные референты [128] , поскольку мы обычно способны операционально обнаружить удовлетворяющие им (в пределах допустимой ошибки измерений) конкретные индивидуальные вещи. Мы называем это множество референтов их экстенсионалом и говорим, что эти понятия ссылаются на этот экстенсионал (или отсылают к нему). Мы рассмотрим это подробнее при обсуждении онтологического статуса научных объектов.

Еще большим преимуществом идеи, согласно которой научный объект образуется множеством определенных, точных, но концептуализированных характеристик, является свобода от необходимости иметь визуальные образы научных объектов, чтобы иметь возможность принимать их как объекты. Эта свобода от плена интуитивных условий принята сейчас практически всеми, знакомыми с современной наукой. Но часто это достигалось за счет принятия «идеалистической концепции» науки, согласно которой научные объекты и структуры – не что иное, как ментальные конструкции. Мы считаем, что нет нужды принимать идеалистическую концепцию науки. Скорее надо сознавать, что, в то время как требования визуализации обычно выполняются при представлении вещей – которые мы на практике воспринимаем нашей собственной интуицией, – научные объекты (как уже указывалось) определяются через абстрактные структуры, хотя и получают референты посредством операций (в дальнейшем мы увидим, однако, что операции – не единственное средство задания референтов) [129] .

Этот момент важен, поскольку он подчеркивает, что абстрактное вполне может иметь (и обыкновенно имеет) конкретные референты и что эти референты, следовательно, не сводятся к чисто интеллектуальной конструкции. В самом деле, общее условие состоит в том, что для исследования конкретных вещей мы должны производить определенные абстракции (т. е. рассматривать только некоторые частичные стороны этих вещей, отвлекаясь от других их бесчисленных сторон). Это позволяет нам строить абстрактные модели этих вещей, или, как мы сказали, преобразовывать их в объекты определенного рода. Затем мы исследуем свойства этих абстрактных моделей и правильно говорим, что они представляют свойства конкретных вещей, к которым отсылают эти абстрактные объекты. Например, в зоологии мы изучаем не отдельных волков, а волков вообще, т. е. мы изучаем абстрактную модель волка, и мы можем обнаружить, например, что некоторое химическое вещество вызывает у волков рак. Но тот факт, что это открытие имело место в рамках модели (т. е. с определенной «точки зрения», частью которой является наша модель и которую мы для краткости можем назвать «биологической точкой зрения»), не означает, конечно, что рак может подействовать на модель; но он, конечно, может подействовать на конкретных индивидуальных волков, описываемых этой моделью. Аналогично, в физике мы определяем термин «электрон» через структурированное множество математически сформулированных свойств, которые в совокупности образуют некоторый абстрактный объект. Но это не означает, что эти свойства должны быть свойствами абстрактного объекта, – они понимаются как свойства индивидуальных электронов, являющихся предполагаемыми референтами построенной нами математической модели. Используя традиционное различение, можно сказать, что конкретно существующие вещи, непосредственно представленные нам как intentio prima (знание путем ознакомления), не могут исследоваться без разработки их концептуальной картины, которая может рассматриваться интеллектуально и является всеобщей и абстрактной (intentio secunda). Однако результаты рассмотрения ее касаются не концептуальной картины, а конкретных референтов intentio prima. В случае современной науки intentio prima, как предполагается, состоит не из актов восприятия, а из операциональных процедур, исходя из результатов которых мы разрабатываем концептуальную модель, которую затем продолжаем изучать (intentio secunda). В результате нашего исследования мы приписываем соответствующим референтам те свойства, которые совместимы с операциональными процедурами, составляющими реальные орудия нашего intentio prima, и которые не обязательно удовлетворяют обычным требованиям перцептуальной (как правило, визуальной) структуры этого intentio [130] .

Из сказанного нами становится ясно, что термин «абстрактный» в обыденном языке имеет разные значения. Он может означать либо «общий» (в противоположность индивидуальному или частному), или нечувственный (в противоположность конкретному или материальному). В случае обыденного опыта мы не колеблемся думать, что свойства, которые мы опознали, рассуждая абстрактно в первом смысле, могут относиться к конкретным вещам, поскольку наши критерии референции связаны с чувственными восприятиями (т. е. наш дискурс не вполне абстрактен во втором смысле). Однако в случае научного дискурса многие не решаются признать существование референтов у абстрактных конструкций, порожденных в ходе исследования, поскольку такие конструкции абстрактны не только в первом смысле, но и во втором; их нельзя воспринимать. Однако никакой реальной причины для этих колебаний не указывается, и единый способ понять их, это похоже – считать их следствием молчаливого предположения, что только объекты, одаренные чувственными качествами, существуют в собственном смысле. Но в этом случае причиной этих колебаний оказывается произвольное «схлопывание» онтологии до немногочисленных непосредственно воспринимаемых параметров [131] . Мы вернемся к этим соображениям, когда будем обсуждать проблему научного реализма.

Для прояснения этого вопроса достаточно подробно обсужденного нами различения «вещей» и объектов. Однако несколько элементарных исторических соображений подтвердят существо наших объяснений. Все знают, что трудность или даже невозможность «визуализации» предметов и процессов, представленных в физических положениях дел, долгое время были серьезным затруднением для квантовой механики. У этого, однако, были исторические причины. Можно считать, что наука Нового времени в течение двух столетий была более строгим способом рассмотрения той самой области «вещей», с которой мы привыкли иметь дело в повседневных восприятиях. Таким образом, даже если в ней производились некоторые упрощения или идеализации (такие как связанные с понятием твердого тела или идеального газа, или принципа инерции), научная картина мира не вступала в конфликт с повседневной картиной, поскольку было нетрудно понять, что реальный мир мог только приближенно соответствовать идеализированным высказываниям науки. Поэтому, когда возникли хорошо известные трудности визуализации, стало ясно, что они основаны на постоянной тенденции рассматривать физические объекты как «вещи». Но, как неоднократно отмечалось, физический объект должен быть чем-то отличным от «вещи». В результате некоторые свойства, принадлежащие физическому объекту, которые нельзя представить себе как «совместимые» с «вещью», т. е. которые не ассоциируемы друг с другом в области повседневного опыта, могут тем не менее объединяться в рамках некоторого специфического «объекта» некоторой науки. Так обстоит дело, например, с волновыми и корпускулярными свойствами физических частиц. Если мы попытаемся силой воображения представить себе эти две черты сосуществующими в одной и той же «вещи», вряд ли это у нас получится. Но если мы просто примем, что то, что подтверждается принятыми операциональными критериями квантовой механики, имеет право приписываться квантовомеханическим «объектам», мы уже преодолели нашу трудность, без всякой необходимости прибегать к «принципу дополнительности» или чему-то подобному, поскольку эта теория также предоставляет «логическую сеть», необходимую для перехода от высказываний о свойствах к высказываниям об объектах [132] .

Аналогично так же, как существование интуитивно несочетаемых черт не препятствует научному объекту обладать ими, так же и невозможность установить сосуществование некоторых интуитивно правдоподобных черт с помощью принятых операциональных критериев не значит, что они не могут принадлежать объекту некоторой науки или что они «объективно не существуют». Это также может быть связано с квантовой механикой. Если в соответствии с принципом неопределенности Гейзенберга сопряженные величины, такие как положение и импульс электрона, не могут быть определены в одно и то же время с точностью, большей некоторого определенного значения, приходится признать, что такие величины, взятые совместно, «объективно неопределенны» в одно и то же время «в области квантовых объектов».

Как можно видеть, этот способ рассмотрения проблемы осуждает как неправильные такие вопросы, как «касается ли эта неопределенность состояния физического мира или просто нашего знания об этом состоянии?». Этот вопрос неправилен, поскольку для физики нет такой вещи, как реальный мир, отличный от объективного мира. (В дальнейшем мы рассмотрим разницу между реальностью и объективностью, состоящую в том, что объективность не исчерпывает реальности. Но та часть реальности, которая не включается в, например, физическую объективность, с современной точки зрения не изучается физикой.) То, в чем нельзя убедиться на основе принятых критериев объективности, не существует как «объект» данной науки, а если в этом нельзя убедиться на основе критериев никакой науки, то оно вообще не существует как научный объект [133] .

Поэтому нет никакого противоречия между тем, что нечто может быть объективным согласно одной науке и не быть объективным с точки зрения другой. Предполагаемое противоречие опять-таки возникает из-за «повседневного» звучания слов, в соответствии с которым невозможно, чтобы что-то было объективным в одном смысле, но не в другом. Но мы должны помнить, что «объективное» здесь означает «относимое к объекту (объектам)». Так что должно быть совершенно естественным, что, когда мы имеем дело с разными объектами, некоторые или все свойства, с которыми мы имеем дело, тоже будут различными (поскольку объекты суть их свойства или, точнее, определенный синтез этих свойств), и то, что было объективным с одной точки зрения, вполне может не быть объективным с другой точки зрения (т. е. может не быть свойством объектов другой науки или другой ветви той же самой науки). Это может иметь отношение, например, к тому факту, что для макрофизики некоторые свойства являются объективными, а для микрофизики – нет. Отсюда, конечно, следует, что выражение «физический объект» – слишком общее и вместо него нужно говорить о макрофизических и микрофизических объектах. Это было бы очень разумным еще и потому, что операциональные критерии проверки высказываний для двух этих областей (например, в микрофизике никто не будет измерять длину линейкой или массу с помощью весов). Другим следствием этого факта является то, что неправильно было бы говорить, что квантовая механика опровергла классическую, или что-нибудь в этом роде. Это ошибочно уже потому, что мы имеем дело с двумя разными дисциплинами, а не с двумя теориями в рамках одной дисциплины, так что они имели и все еще имеют дело с разными объектами; и они не могут противоречить друг другу, потому что для этого они должны были бы говорить противоположные вещи об одних и тех же объектах. Похожая ситуация имеет место для классической механики и специальной теории относительности, которые, по-видимому, относятся к одному и тому же «физическому миру». Более внимательное рассмотрение, однако, показывает, что понятие расстояния в пространстве в этих двух теориях не связано с одними и теми же операциями, поскольку в специальной теории относительности (в идеале) измеряются с помощью световых сигналов, а не (в идеале) прикладыванием жесткого стержня, и известно, что именно анализируя этот способ измерения расстояний Эйнштейн пришел к самым «удивительным» выводам касательно, в частности, устранения абсолютного времени. Эта тема, однако, заслуживает более подробного рассмотрения, которое будет предложено позднее.