ВФ. Но там, в основном, твои собратья по цеху, то есть это писатели?

СШ. Ну, не знаю, например, Юрий Касьяник - фортепьянный композитор-импровизатор. Философы Секацкий и Морев...

ВФ. Ну, гуманитарии?

СШ. Гуманитарии, конечно.

ВФ. Жалко!

СШ. Что вас там нет?

ВФ. Нет, я не про себя. Я про более широкий круг в социальном плане.

СШ. Ну, этот роман, конечно, был литературоцентрическим, он такую направленность имел вполне сознательно - так он создавался, так он писался. Там... я начал говорить, что выстроился сам собой сюжет. Сюжет там из разряда вечных: пришествие Дьявола, пришествие в наши дни, в наш социум. Куда он может прийти? Он может прийти к тому, кто его больше всего ждёт, кто его призывает. Он приходит к нашей петербургской интеллигенции. Одна из ключевых, предфинальных сцен романа происходит в арт-клубе "Борей" (Литейный, 58). Естественно, люди, прочитавшие этот роман, персонажи романа очень сильно на меня обиделись, очень сильно были возмущены. Это знаете, как у Козьмы Пруткова, его афоризм: "Щёлкни кобылу в нос - она махнёт хвостом". Так вот и я щёлкнул петербургскую литературную кобылу в нос - она махнула хвостом так, что чуть не снесла мне башку. А может, и снесла. Просто я этого до конца не осознал.

ВФ. В переносном смысле...

СШ. Возможно. Судить не мне. (оба смеются.) Этот роман достаточно хорошим языком, на самом деле, написан. И с ним вполне закономерная история. То, что, скажем, он был закончен практически пять лет назад, он существует много где в Интернете, он скачивается, он читается, пишутся рецензии... скажем, была рецензия даже в журнале "Петербург на Невском", рецензия, написанная Владимиром Ярёменко-Толстым, рецензия называлась "Шуляк - слово бранное". Тем не менее роман до сих пор не напечатан. Это вполне естественно и закономерно. Потому что люди прочитали про себя, а есть некая корпоративная этика... задеваешь одного редактора... ну, скажем, сцена романа - в редакции журнала "Звезда". Естественно, оскорбились два соредактора...

ВФ. Ждём звонков - и никого, представляешь? Могли бы выйти на примой контакт, объясниться, ну, не вызвать на дуэль, но во всяком случае...

СШ. Конечно. И естественно, те люди, которые прочитали, даже не будучи персонажами, тем не менее сделали какие-то выводы для себя. Отсюда - такая вот печальная судьба романа... она, вернее, призрачная, так бы я сказал. Ничего печального нет. Тем более в последнее время я выступаю с такой некой концертной программой. В частности, я в Берлине два раза читал: главу из романа "Инферно". То есть я выступаю в таком вот устном жанре и читал главу. Сейчас я готовлю другую программу, скорее всего, она к осени будет готова, называться будет "Инферно. Три главы". Скорее всего там будет страниц пятнадцать-восемнадцать текста, выучу наизусть, где-то на час текста, вот это будет такая программа.

ВФ. И в Берлине тоже никто в прямой контакт не вышел?

СШ. В Берлине в прямой контакт из персонажей нет, конечно.

ВФ. Я думаю, что сегодняшнее выступление нашего гостя тоже носит несколько провокативный характер. Это не прямая реклама, но, во всяком случае, такое экспериментирование над самим собой, над литературой, над прототипами и вообще - ну такой художественный эксперимент над нашей жизнью. Хотя в принципе, любое художественное произведение - это художественное экспериментирование. Но вообще для меня тоже очень - неожиданный разговор и, по-моему, очень интересный.

СШ. Я предполагаю, что у вас накопились какие-то вопросы ко мне, может быть, они возникли во время моего выступления, может, у вас была какая-то домашняя заготовка, я этого не знаю...

ВФ. Нет, ну какие заготовки! У нас идет такая же тотальная провокативная импровизация, а поэтому... ну, конечно, есть и домашние заготовки!

СШ. Ну, не без этого, безусловно!

ВФ. И мои домашние заготовки связаны с тем, что мне хотелось задать Стасу вопрос по жанру драматургии, потому что я командую театром и занимаюсь театром, я режиссёр по основной профессии. Я возглавляю "Театр под самой крышей", в котором, кстати, одну из пьес твоих мы поставили. И меня интересует прежде всего это. Хотя многие вопросы в связи с тем, что ты рассказал о романе "Инферно", они как бы автоматически отпадают. Тем не менее что-то из этого остаётся. Ну, вот ты упомянул таких достаточно продвинутых, достаточно развитЫх, креативных, сегодня бы сказали, людей в качестве прототипов или даже персонажей романа, а в твоих пьесах такая вот узкая зона: здесь ты пасквилянт, а там у тебя всё находится в какой-то пограничной зоне. У тебя персонажи - проститутки, дезертиры, военные, мизантропы, перебежчики. Каннибализм встречается, инцест, суицид... то есть это вот та маргинальная зона, в которой человечество оказывается на самом краю гибели. Кроме того - у тебя явные признаки театра ужасов. И в принципе, в Питере мало кто занимается всерьёз именно этим жанром. Причём не нарочно, это я теперь понимаю. Это мироощущение, помноженное на какие-то качества таланта. И мне интересно, конечно, как ты пришёл к этому? Хотя ты, может быть, и не осознаёшь этого до конца... Но всё-таки почему именно об этом? Это совпадает с твоим мироощущением в жизни?

СШ. Думаю, что да. Понято, что творчество - не всегда осознаваемый процесс, понятно, что здесь многое строится на подсознании, и зачастую сказать невозможно, как пришёл тот или иной образ, тот или иной сюжет. Но да, конечно, это напрямую связано с мироощущением.

ВФ. Но ты когда-то ведь начал писать? И именно об этом?

СШ. Да. Если вспомнить мою первую пьесу... "Сослагательное наклонение", это была пьеса-катастрофа, заканчивается пьеса тем, что персонажи летят на самолёте, самолёт взрывается, и все гибнут. И в финальной ремарке говорится: и в это время, может быть, гибнет и сам театр!

ВФ. И ты считаешь всерьёз, что мир действительно гибнет?

СШ. Конечно.

ВФ. Так долго?

СШ. Такой перманентный процесс...

ВФ. Вечно гибнет?

СШ. Вы знаете, вот есть вечное возвращение, и есть, наверное, вечная гибель, поход за гибелью, к гибели...

ВФ. И эта гибель не наступает?

СШ. Наступает. Может, она даже уже наступила, просто мы пока этого не осознали.

ВФ. То есть мы за чертой гибели? А что за чертой гибели тогда.

СШ. Точка перехода. Может, уже обратной дороги нет, на самом деле.

ВФ. А может, это наоборот очищение, избавление и возрождение?

СШ. Я думаю, каждый должен сделать выводы для себя, каждый должен стремиться к чему-то, а куда он придёт и сможет ли он вырваться из-за этой черты невозврата, это уж как получится, это кому как повезёт.

ВФ. Да, очень интересный разговор. Скажи, пожалуйста, что на сегодняшний день сделано в жанре драматургии?