И кто-то вздохнул из глубины корчмы:

– Хорошо б с корнем, чтоб и на семена не осталось!

А корчмарь между тем раздул бересту на угольке и затеплил светец.

Кирилл увидел, что ковш его давно выпит да и баранина съедена, и, видно, мешал чего-нибудь хозяин к меду для крепости – в голове ныло и ломило в висках.

Певец взял из рук хозяина чашку и ломоть хлеба и пошел к двери.

Кирилл следил за ним.

Старик сел на порог и в теплой мгле сумерек покрошил хлеб в похлебку.

Когда ломти напитались, он костлявыми черными пальцами доставал их из чашки и не спеша ел, а жижу допил через край. Кирилл наклонился к нему:

– Отколь у тебя, дедка, сила петь?

– Изнутри, детка.

– Видно, широко у тебя нутро!

– Хоть и не ширше матушки-Руси, а будто с ней вровень.

– Спасибо тебе, дедушка.

– А за что ж, милый? У тебя нешь не такое же?

– А кто его знает? Недомыслил того.

– А ты домысли – горек человек, ежели всей Руси не вмещает, горше татарина.

Старик протянул обратно корчмарю свою чашку:

– Прими, добрый человек.

– А ты куда ж?

– В путь надо.

– К ночи-то?

– Слепцу и день темен. А зрячий свой путь и во тьме зрит.

– А все, думаю, боязно?

– Боязней того на бой идти. А тыщи людей пошли, убоя не убоялись.

Чего ж опасаться единому да ветхому?

– Да не в бой ведь выходишь.

– В бой, сыне, в бой! Кто копьем, кто разумом, а кто голосом свой удар несет. Пойду: может, еще где спою. А там уж и заночую. Он ушел, постукивая посохом. Его страннический колпак уже потерялся во мгле, когда Кирилл вскочил и заспешил вслед.

– Дедка!

– Ась?

– Дозволь спросить. Ты про татар пел, про то, как русский богатырь позволил им в Киеве бояр да князя грабить? О чем тут сказ? Не разумею я.

– Запомни: Киева-града, Руси богатырь не велел касаться! Но враг разве разбирает, где правый, где виноватый! Сам хрестьянского врага хрестьянской рукой души. А врага на помогу не кличь – чужой рукой Русь не поправишь. Вот о чем тот сказ.

– А можно поправить?

– Пытлив больно!

– А думаю, было время, когда ни купцов, ни князей не было, так жили.

– Было. Народ, сказывают, тогда по лесам жил. Их не было, так жили.

– А будет когда, что никого их не будет?

Старик покачал головой, наблюдая за Кириллом:

– Так, видно, богу надобно, чтоб были.

– Нигде того не писано – про русских князей.

– Не писано? – улыбнулся старик. – А попы ж говорят!

– Читал, как убивали князей. Брутий убил кесаря. Многих римских кесарей убивали. А может, то и у русских было, но нигде о том не записано!

– А ты, вижу, книгочей!

– Дмитрий, коли победит, высоко занесется. Из наших костей башни ставить надумает!

– Дмитрия не станет – Василий станет, что у него растет. А доколе князья башни городят, не жди пощады нашим костям! Может, народ поймет, что силен князь народом. А коли народ своей силы князю не даст, где ее взять князю?

– Так как же ж быть, дедко?

– Надо народу свою силу познать. А на то надобно время. На досуге с князем спорь, а коли враг у ворот, держись за князя. Но время свое знай да ступай в корчму обратно. Корчмарю-то небось не заплатил?

– Ну прощай, дедка.

– Иди, иди.

Кирилл в корчму не вернулся. Он шел в тумане, раздумывая: "Бабы да я – только мы не несем в эти дни страды. Гоже ли таиться у корчмарева светца при моей могуте, при моих силах?"

Он вспомнил, как тосковал в Царьграде по родине…

"Душно без родины. А ежли теперь побьют, пуще насядут на нас татары".

С площади донесся гул голосов, и Кирилл остановился. Неожиданно в темноте заблаговестили. Что означал неурочный этот звон? Он заспешил к собору.

Навстречу ему вырвался из тьмы, проскакал и сгинул во тьме всадник. И еще несколько всадников промчалось вслед.

– Гонец!

Кирилл кинулся бежать к народу. В церквах звонили. Попы служили молебны о ниспослании победы. Меняя коня, гонец успел сказать всем, что битва началась. Город наполнился криками:

– Бьются!

– Где же?

– Верст за семьдесят.

– А как?

– Послали только сказать, что встретились.

Заголосили, запричитали бабы. Со всех сторон потек их разноголосый протяжный вой.