Шрифт:
— Что? — Я роняю телефон на одеяло. Это мамины куклы? Я знала, что она была не в себе, но… фарфоровые куклы?
— Все эти куклы — ее, — шмыгает бабушка, указывая на кучу жутких фарфоровых кукол, расставленных по всей комнате. — Мы с Джеком дарили ей по кукле на каждый ее день рождения, включая самый первый. Эта — последняя, ее мы подарили перед тем, как…
Бабушка ударяется в слезы.
— Перед чем?
— Перед тем, как она ушла. А теперь куклы нет. Сломана, и ее не починить. Я никогда не смогу все исправить.
Я взглядом сканирую комнату, считая кукол. Включая Фелисити, здесь двадцать пять штук. По одной в год на протяжении двадцати пяти лет.
Маме было двадцать пять, когда она забеременела мной.
Это не может быть совпадением. Твою мать, это я была причиной, почему она ушла от Матильды и Джека?
Не думаю, что хочу знать ответ. Копание в прошлом не заканчивается добром. Но мне вдруг становится невыносимо любопытно.
— Эм, почему… почему мама ушла? — спрашиваю я мягко, ощущая, будто по голове ползут мурашки. Я сжимаю кулаки и игнорирую это ощущение. — Я к тому, что она никогда не говорила о своей жизни здесь, о тебе или дедушке Джеке. Это было… — Мой голос непривычно сдавленный. Я сглатываю. — Это из-за меня? По моей вине она ушла? Потому что, ну, понимаешь, она была беременна мной.
Мы с бабушкой встречаемся взглядами, и она моргает так часто, будто мгновение тому назад не помнила о моем присутствии в комнате. Она резко вдыхает, снимает очки и яростно вытирает слезы вышитым платком.
— Естественно, нет, Джессика, — говорит она, быстро стуча пальцем по носу, и пытается казаться оживленной. — Твоя мама ушла из дома, потому что она… хотела быть независимой. Ты там ни при чем, дорогая. Совсем ни при чем. Даже не думай так.
Я хмурюсь. Не хочу давить на нее, да и не хочу, чтобы она снова расплакалась, но… что-то не сходится.
— Но… если она ушла из дома, потому что хотела быть независимой, то почему вы не общались? Почему мы познакомились только сейчас? Почему…
Бабушка перебивает меня резким вздохом.
— Боже мой, это Пич? Она… Она звала меня?
Я тру лицо. И ничего не слышу.
— Да. Точно, так и есть, я слышу Пич. — Бабушка поднимает осколки Фелисити и прижимает их к груди. — Должно быть, ей очень плохо. Мне нужно сходить и проверить ее прямо сейчас.
— Стой…
Бабушка игнорирует меня и стремительно вылетает из комнаты. Она кричит на весь коридор:
— Отдыхай, дорогая. У нас впереди плотная неделя. Дел навалом!
Если раньше я не была уверена, что бабушка скрывает что-то о маме, то сейчас готова дать руку на отсечение.
И я выясню, в чем дело.
Дневник Роуз
12 Июня 1985
Мама пригласила Пембертонов заглянуть на возобновление клятв в субботу. Я знаю, что она намеревается расхвалить меня, как какую-то призовую корову на распродаже — даже дала мне пару перчаток, которые сама носила на каком-то бестолковом дебюте сотню лет назад. Перчатки летом. Господи. Я даже не могу выйти из себя, ведь она так ждет этот вечер, а я не хочу портить ей настроение. Между мной и Найджелом никогда ничего не будет. Я пыталась сказать ей об этом миллион раз, но она настаивает, чтобы я дала Найджелу шанс, ведь он «безупречный джентльмен», а любовь с первого взгляда — просто глупость. Ну, я-то знаю, что не глупость, ведь я полюбила Тома с первого мгновения, как увидела его, и у него так же. Я сердцем чувствую, что нам суждено быть вместе. И именно потому я пригласила его на возобновление клятв в качестве гостя. Все происходит раньше, чем мне хотелось бы, но у меня нет выбора. Полагаю, это самый простой сценарий его знакомства с моими родителями. На таком важном вечере они не станут устраивать сцену. Они будут достаточно вежливы, чтобы встретить его как подобает. Том нервничает, храни его Господь. Я хотела ему сказать, что для переживаний нет причин, но это была бы ложь. Я тоже нервничаю.
Глава двадцать четвертая
Мужчине необходимо чувствовать, что он может поделиться со своей подругой самыми сокровенными мыслями и желаниями. Продемонстрируйте ваше участие, расположив джентльмена к разговору о нем. Будьте внимательны к его эмоциональным потребностям, и он увидит в вас великолепнейшую спутницу жизни быстрее, чем вы произнесете «бриллиантовое кольцо».
Матильда Бим, руководство «Любовь и Отношения», 1955
Все последующие дни я пытаюсь поговорить с бабушкой о маме. В полдень воскресенья я за кухонным столом показываю ей, как на «Ибэй» вывешивать товары, и тогда же, как ни в чем не бывало, снова спрашиваю ее, почему они с мамой все это время не общались. Бабушка избегает ответа, симулируя внезапную кошмарную головную боль, которую «должно быть, вызвал бледный свет экрана компьютера». В понедельник в то же время я пытаюсь застать ее врасплох после дневного сна. Я терпеливо жду за дверью, и когда сонная бабушка выходит из комнаты, то сразу загоняю ее в угол, чтобы узнать, что все-таки произошло, и почему мама ушла. Широко распахнув глаза, бабушка с примятыми после сна волосами, запинаясь, утверждает, что уже и не помнит, и вообще тогда были плохие времена, да и у меня причин для беспокойства нет, а потом она заявляет, что чего-то устала и, если подумать, то ей «нужен второй послеобеденный сон»! После чего, часто моргая, бабушка стремительно удаляется в спальню, захлопнув за собой дверь.
Я пытаюсь задвинуть вопросы без ответов подальше — обычно у меня неплохо получается переключить мозг, — но они продолжают носиться в голове, как дешевые блестки в стеклянном снежном шаре. В понедельник вечером, когда все отправляются по кроватям, я крадусь вниз, чтобы обыскать дом. Я перерываю содержимое ящиков, полок, буфетов, стенных шкафов, чтобы обнаружить хотя бы старое письмо или фото, любое свидетельство маминого пребывания в этом доме и намек на то, что такого с ней стряслось, что оторвало ее от родителей. Но кроме кукол и единственного снимка в рамке, где мама — подросток в скромном праздничном платье, мне не удается найти, черт возьми, ничего. Я в очередной раз ловлю себя на мысли, что следовало поспрашивать маму о ее жизни, когда была возможность. Может, если бы мне было известно больше, я бы заставила ее рассказать, что случилось, помогла бы все исправить, могла бы не допустить ухудшения ее состояния.