— Как-нибудь покажу. Было бы интересно твое мнение — показало бы оценку разных респондентов. — Он смеется, будто вспомнив что-то. — А знаешь, пару недель назад я был на книжной презентации, и из ниоткуда появилась одна женщина, она наехала на меня и сказала, что, по ее мнению, это ужасная реклама!

Боже мой. Он говорит обо мне.

Я прекращаю дышать.

— Ох, боже, — взвизгиваю я, поражаясь, как это делает Пич. Твою мать. Я бы не сказала, что наехала на него… Разве так было? — Как я сожалею! — Я глупо улыбаюсь. — В общем…

— Ага, я даже сорвался на этой женщине. После я так жалел об этом… В тот день я упустил клиента, да еще и подхватил кошмарную простуду, так что уже был в отвратительном настроении. Самое забавное, что идея той части рекламного фото, что она оскорбляла больше всего — модель в бессмысленном бриллиантовом купальнике — даже не моя, это была идея отца! Я вроде как даже согласен с ней, что это смешно.

Моя челюсть прямо-таки падает. Поверить не могу. Лео Фросту жаль, что он был таким грубым на презентации. Он был простужен. Бриллиантовое бикини даже не было его идеей.

— Ох, я уверена, вся твоя реклама чудесная, — говорю я ровно, пытаясь не выдать удивление.

— Думаю, она достигает своей цели. — Лео пожимает плечами, останавливаясь перед «Портретом музыканта». — «Управляй и оживай» была номинирована на премию лондонской рекламной ассоциации, так что не может быть такой уж плохой.

Благодаря своему исследованию я уже знаю об этой номинации, но изображаю шок и удовлетворение от того, как умен мой спутник.

— Ого!

Лео пожимает плечами, создавая впечатление скромного мужчины.

— Будет один из показных смехотворных балов с дресс-кодом и ужином. Это моя первая номинация, потому, понимаешь, довольно волнительно.

— Это впечатляет. — Я складываю ладони вместе. — Твой отец, должно быть, гордится тобой.

При упоминании отца Лео тяжело сглатывает и резко меняет тему.

— Расскажи мне больше о твоей работе, Люсиль.

Моей работе? Ой. Я не могу рассказать Лео, что я писатель. Он может обнаружить связь с презентацией и понять, что девушка, которая назвала его пенисовым принцем — я. Это слишком важный момент, чтобы импровизировать на месте, нужно будет обсудить это с бабушкой.

Я делаю вид, что отвлекаюсь одной из картин.

— Эта — прекрасна, — говорю я, уставившись на полотно под названием «Мадонна в скалах». Стоит мне приглядеться, и я осознаю, что она действительно прекрасна. Вообще-то, дух захватывает. Не знаю, почему — дело может быть в сложности, внимании к деталям или в световом акценте на коже. Не знаю, как пояснить, я же не сведуща в искусстве, как Лео Фрост. — Обожаю ее, — бормочу я.

Лео одаривает меня долгим взглядом.

— Это была любимая картина моей мамы.

— Была? Она передумала? — я посмеиваюсь.

— Я о том, что это была ее любимая картина до ее смерти. Она назвала меня в честь художника Леонардо. Я часто прихожу посмотреть на нее. Вероятно, даже чаще, чем следует.

У меня перехватывает дыхание.

Мама Лео умерла?

Этого я не ждала. Это не очень вписывается в теорию о «счастливчике по жизни», которую я себе про него надумала.

— Боже, мне так жаль, — отвечаю я инстинктивно. Слова прозвучали сухо и не передали того, что я, как никто другой, понимаю, каково это. Он едва заметно пожимает плечами, а в глазах на мгновение возникает чувство, которое я узнаю без промедления. Его я видела давным-давно, когда смотрелась в зеркало. Чувство потери. — Моя мама тоже умерла, — говорю я, усаживаясь на скамейку рядом с нами. — Когда мне было восемнадцать.

Мне не следовало говорить ему это.

Я никому об этом не говорю.

Я его даже не знаю.

— Блядь, мне жаль это слышать, Люсиль. Я тоже был молод — пятнадцать. — Он подсаживается ко мне и грустно улыбается. — Паршиво, да?

Он берет меня за руку и легонько ее сжимает. Я ощущаю тепло и силу. В груди щемит. Я знаю, что, по идее, должна сегодня копнуть глубже, но все это кажется слишком личным. И хотя он может быть единственным знакомым мне человеком, понимающим, каково это — потерять маму, даже после всего сказанного и сделанного Лео — незнакомец. Я не должна была говорить ему о себе правду. Я забираю свою руку и кладу ее на колено. Мне нужно рассеять меланхоличное настроение, растекшееся по залу словно масло. Но я не знаю, что сказать. Что, черт подери, говорят, когда кто-то рассказывает о смерти своей мамы? Прежде мне не приходилось бывать по эту сторону баррикад. Если бы это была реальная жизнь, я бы поступила одним образом. Но это работа. Я дала обещание смириться и держаться.

— Думаю, она бы гордилась твоей номинацией, — выдавливаю я с улыбкой.

Лео крутит ножку бокала с шампанским.

— Знаешь, я не уверен в этом. Она безумно любила отца, но ненавидела коммерческое искусство, считала, что оно бездушное… — Он поворачивается лицом ко мне. — Хочешь посмеяться?

— Всегда.

— Иногда меня беспокоит, что мама была бы разочарована, узнай она, что я присоединился к отцовскому бизнесу. Будто я подвел ее.

— Это не смешно, — качаю я головой. — Мамы умеют забраться под кожу, даже если их больше нет с нами. Тебе же нравится то, что ты делаешь?