Шрифт:
Раевский замер у вешалки с рубашкой в руках.
— Бессарабия, — сказал он, сверкнув тёмными зрачками из-под стёкол. — Всё-таки в его письме было написано «Днестр». Предположу, что он поехал в средоточие Этерии — в Бессарабию. Где ещё найдётся такая мешанина представителей всех разведок, интересующихся греческой революцией?
— Не-ет, — жалобно протянул Пушкин. — Не хочу снова в Кишинёв… Но вы правильно предположили, конечно. Значит, опять в Молдавию… эх.
— Сначала в Тульчин. Я бы, по крайней мере, так поступил.
— А зачем? Зюдена-то там точно нет.
— Там заговор. Там сердце Южного общества. Кто знает, что вы сможете выяснить, находясь там. Не бойтесь, ничего вашим друзьям пока не грозит, возьмём их, когда попытаются действовать. Но и Зюден в Бессарабии всё равно начнёт шевелиться только с началом восстания, а пока — не теряйте времени даром.
— Oui, — Француз откинулся назад и развалился на постели Раевского. — Je suis d'accord.
— Вы довольны, — А.Р. сел рядом с Французом. — Вас обрадовала отсрочка наказания членов общества, так?
— Нет.
— А если всё же так, то вы должны понимать, что не сможете никого спасти. В их аресте не будет вашей вины, наоборот, вы сами можете пострадать. Поэтому, Пушкин, в последний раз убедительно вам советую — забудьте о республике и республиканцах. Я тоже этим переболел лет пять назад. Пройдёт и у вас.
В Тульчин решено было ехать в четверг, сразу после бала, на котором непременно желал быть Орлов. Поездку эту, ни от кого не скрываемую, объясняли приглашением начальника штаба второй армией Киселёва, с которым Орлов был в тёплых отношениях (и — по секрету — долго и безуспешно пытался втянуть в заговор, но Киселёв намёков не понимал, а говорить о тайном обществе прямо Михаил Фёдорович не решился). Сам Орлов оставался в Киеве, но делегировал Василия Львовича и Пушкина, «чтобы и Киселёва не расстроить, и вам развеяться».
— И не устали вы ездить? — спросила Катерина Николаевна, когда сидели вечером в библиотеке. Катя там практически жила, а Пушкин зашёл поискать книгу, и незаметно завязался разговор.
— Устал, — признался Александр. — Но хочется везде побывать.
— Когда-то ещё встретимся. Удачных вам путешествий, Саша.
Пушкин поднял на Катю испуганные глаза. Время, на которое он так рассчитывал, кончилось, больно придавив шестернями бока, так что перехватило дыхание и захотелось бросить разведку, забыть о Зюдене, Тульчине и Бессарабии, остаться здесь, вблизи этих немыслимых глаз, и знать, что он всё успеет, что добиться любви Раевской удастся, нужно только ещё несколько недель.
Она была прекрасна, как могут быть прекрасны только умные женщины — до щемящей грусти, до отчаянного желания быть понятым ею.
И, поняв, что — была не была — терять нечего, Пушкин высказал всё, что хотел.
Не станем приводить его признание буквально — слова любви, как правило, однообразны, и, слышав их единожды, можно без труда представить все остальные, когда-либо звучавшие.
Катерина Николаевна молчала, поражённая. Потом она потянулась к Александру и поцеловала его в лоб.
— Вы любите меня? — спросил он.
— Почему вы спрашиваете? Если вы хотите жениться, спросили бы желания papa.
— Но я спрашиваю вас. Вы любите меня?
— Не говорите со мной об этом, — ответила она. — И лучше забудем сейчас же.
Александр поник.
— Что мешает вам?
— Нет, не скажу. Не хочу, чтобы всё разочарование исходило от моих слов. Вы потом узнаете, почему я отказываю. Обещаю. Простите меня.
— Но вы меня любите?
— Зачем вы снова?.. Ах да, я сейчас пойму, я глупею, когда смущаюсь, — Катерина, собравшись, посмотрела Пушкину в глаза. — Вы смирились с отказом, но не хотите чувствовать себя уязвлённым. Внешние препятствия вас устроят, но если бы я вас не любила, вы переживали бы больше. Что ж. Будьте покойны: я вас люблю.
В лице её ничего не произошло никакого изменения, голос был ровным, зрачки не расширились. Катерина Николаевна лгала, чтобы утешить, или говорила правду так, как никто никогда не говорил. Этого Пушкин ни тогда, ни впоследствии не узнал.
«В конце концов, — подумалось, — а не испортил бы я ей жизнь?»
Заглавными буквами следовало прописать над спальней каждой из сестёр Раевских:
«…Отчего-то мне кажется, что в вашем большом будущем будет немного денег, а я бы желал, чтобы моя дочь была обеспечена.
Н.Н.Раевский.»
Александр скривил пухлые африканские губы.
— Что бы ни стояло за вашим отказом, не сомневайтесь, вы поступаете верно.
Катя улыбнулась печально, но всё же с некоторым облегчением, и на сердце стало немного легче.
И, представив эту сцену так ясно, что едва не произнёс свои реплики вслух, Пушкин сидел, глядя в бурые корешки книг, и только когда Катя тронула его концом веера: «вы не спите?», очнулся:
— Очень надеюсь, что вижу вас не в последний раз.
— А вы не вернётесь в Киев?