Шрифт:
— Бежать от соперника? — обиделся Пушкин. — Нет уж, скорее, я бы сам его прибил.
Во взгляде Елены было всё больше восхищения.
— А правда, что вы сами попросили сослать вас, потому что здесь женщина, которую вы любите? Ой, я снова проговорилась…
— Ничего подобного. Я тайный разведчик Коллегии Иностранных дел, здесь охочусь на очень опасного шпиона, который перебил кучу народу, трижды чуть не убил меня и заставил отрастить бакенбарды. Вот как всё обстоит на самом деле.
Смеялась Алёнушка тихо, как-то носом.
«Привыкла сдерживать смех, чтобы не закашляться» — догадался Александр.
Хлопнули открываемые бутылки, и танцы были на время прерваны.
— Друзья! — Орлов стоял с полным бокалом в руке. — Нынешний вечер нам…
Пушкин отошёл. Не было настроения слушать тосты и пить; в голове теснились мысли о Южном обществе, Зюдене, Кате, Елене, Этерии и возможной войне.
Долетевшее до ушей слово «помолвка» вернуло Александра на землю.
— Что? — он завертел головой. — Какая помолвка? С кем?
— Графа Орлова, — сказала Елена, улыбаясь невнимательности Пушкина.
— Не знал, что он помолвлен.
— Правда? Граф женится на нашей Кате. Вам плохо?..
— Пушкин, проснитесь, дайте гитару.
Из мутного облака возник длинный стол и сидящий за ним А.Р. Собственно, кроме него за столом сидело не менее тридцати человек, где-то на дальнем конце сиял Орлов, подле него сдержанно улыбалась Катерина Николаевна, а рядом с Пушкиным Денис держал на вытянутых руках гитару, обвязанную голубым бантом.
— Дай ему гитару скорей, — Давыдов сунул инструмент Пушкину в объятия, — не то он снова откажется петь, и мы его больше не уговорим.
Раевский, сидящий с таким видом, словно стал жертвой преступного сговора, принял гитару и, поправив очки, затренькал первой и второй струнами.
— Спойте, — попросил кто-то незнакомый.
— Первый и последний раз, — голос Раевского стал ниже и глубже; А.Р. готовился петь.
Как мы с тобою ни любили, Без грусти выпить суждено За всё, чем мы когда-то были, Воспоминания вино. А всё, что некогда горело, Не может без конца гореть, Но в том-то, Господи, и дело, Что как бы время ни летело, — Всё повторится впредь.Слушал, опустив нос в бокал, Охотников; Василий Львович вертелся на стуле — он чувствовал себя неловко, слыша грустную песню, и боролся с желанием исправить эту ошибку мироздания; Елена Раевская, надеясь, что её никто не видит, смотрела на Пушкина; деловито жевала яблочный рулет Софья Алексеевна; Николя, потрясённый видом поющего брата, машинально комкал салфетку; качала головой в такт мелодии Мари.
И завтра всё нам будет внове, И вдоволь слов, и вдосталь слёз, Когда нас новые любови Однажды выбросят из гнёзд. И так же, не окончив фразы, Застынем оба где-то там, Пред кем-то новым вновь безгласны, Пред кем-то новым вновь безвластны, Но, Господи, позволь ни разу Не повториться нам.— Раевский, — Пушкин поднял голову и сфокусировал взгляд. — А почему мы до сих пор на вы?
Пока Орлов принимает запоздалые поздравления, а Пушкин собирается в дорогу, совершим ещё одну короткую вылазку в грядущее.
В тысяче вёрст к северу коллежский советник Черницкий стоял пред начальственным лицом, чьё имя мы, не желая опережать события, узнавать сейчас не станем. Представим оное лицо сокрытым тенью (хотя в кабинете, выходящем окнами на восток, было солнечно, и радостные лучи играли в хрустальных боках чернильного прибора и на золотистом ободке чашки), и уделим, наконец, должное внимание словам Черницкого.
— Противно, — Черницкий был мрачен и бледен. — Но в целом всё гладко, камергер уже разжалован и будет сослан на Кавказ, моё имя нигде не названо, так что и слухи, слава Богу, не пойдут.
— Допустим, — отвечала тень, — но что вы сделаете, если этому вашему мальчику, как его?..
— Рыжов-с.
— …Придёт на ум та же мысль? Вторую дуэль и второй донос вам не скрыть.
— Не должен он ничего… — Черницкий замолк и опустил глаза. — Нет, Рыжов верен Каподистрии и сочувственно настроен в отношении тайного общества.
— Ну смотрите, — сказала тень. — С камергером вы управились… да, удачно.
— Я прошу вас, если это возможно, позвольте мне быть в стороне от…
— Вы что, Черницкий, боитесь? Вы прекрасно избавились от камергера, а сейчас что? Чего испугались?
— Нет-с, — твёрдо сказал Черницкий. — Прошу простить, это так, сантименты-с.
— Понимаю, — вздохнула тень. — Понимаю, советник, но что поделать. Как говорит мой великий знакомый: политика — не грязь, а мраморная крошка, и не замараться в ней, значит, не вытесать шедевра. А вас хвалю, в будущем, как всё устроится, походатайствую…