Лодка слегка раскачивалась.

Его словно парализовало. Он не знал, что делать. Эта ситуация была выше его понимания.

Вильгельму Весселингу понадобилось почти десять минут, чтобы взять себя в руки.

Затем он начал грести так, как не греб уже целую вечность, и наконец вытащил лодку с телом на берег своего участка.

«Итак, он снова здесь, — подумала Сузанна Кнауэр и плотнее завернулась в куртку, которая ранним утром у воды явно была слишком тонкой. — Проклятье, наша Принцесса убивает снова!»

Доктор Шахт подошел и отвлек ее от этих мыслей.

— Много я вам пока сказать не могу, — заявил он, стягивая перчатки. — В любом случае он был задушен, но это едва ли не единственное, что можно сказать наверняка. Чтобы обнаружить, были ли задействованы наркотики и определить время смерти, нужны анализы. Да вы и сами это знаете!

— Его убили в лодке?

— Этого я пока не знаю, но думаю, что нет. Малейшее сопротивление раскачивает ее. Непросто убить кого-то в лодке, жертва должна быть или оглушена, или находиться под наркозом. В настоящее время трасологи переворачивают дом, где жил этот молодой человек. Очень многое говорит о том, что убили его именно там.

— Спасибо. Дайте мне знать, когда будут результаты вскрытия.

Доктор Шахт кивнул и направился к своей машине.

Прежде чем подойти к Бену, который в это время опрашивал Вильгельма Весселинга, и трасологам, Сузанна снова посмотрела на озеро.

Уже двадцать часов круизный теплоход «Дойчланд» бороздил просторы Атлантического океана.

Матиас прогуливался по капитанской палубе и раздумывал, достаточно ли у него времени, чтобы зайти в бар «У старого Фрица» и выпить шерри, когда увидел, что к нему приближается Татьяна.

Хотя его и умиляли ее короткие крепкие ноги, которые, словно сардельки, торчали из-под юбки длиной до колен, она вызывала у него редкое отвращение.

Если не получалось избежать соседства с ней за одним столом, она вызывала у Матиаса такую тошноту, что ему не удавалось ничего проглотить. Причина была в том, что когда Татьяна подносила вилку или ложку ко рту, то высовывала свой толстый язык настолько далеко, что он почти доставал до ямочки на подбородке, а после, словно растение-хищник, втягивала его обратно, готовясь заглотить кусок.

Так она ела и при этом без всякого стеснения громко чавкала. Всякий раз Матиас испуганно озирался, не замечает ли этого кто-нибудь из пассажиров. Ему было непередаваемо стыдно за нее.

Однако свою задачу Татьяна выполняла, и он был ею полностью доволен. Как-никак, но ей приходилось присматривать за его матерью, мыть ее, менять пеленки, поднимать ее и усаживать в инвалидное кресло, а потом отвозить на верхнюю палубу или в один из ресторанов.

Матиас нанял Татьяну в качестве няньки-сиделки через одно из агентств. Для сорокалетней русской женщины, которая до сих пор только убирала в запущенных и вонючих квартирах пожилых людей, мыла и кормила лежачих больных стариков, а также меняла им пеленки, этот круиз был словно выигрыш в лотерею.

Матиас забронировал для нее внутреннюю каюту на четвертой, так называемой штурманской, палубе.

Каюта была небольшая и очень скромная, но для Татьяны вполне достаточная. Как-никак, а в этой каюте, как и во всех остальных, была своя ванная. Правда, ей придется смириться с тем, что там нет иллюминатора, чтобы смотреть на море.

Его мать тоже жила в одноместной каюте на штурманской палубе, но ее каюта находилась с наружной стороны, так что она могла смотреть на море. Матиасу показалось чрезвычайно практичным то, что пациентка и сиделка, ухаживающая за ней, разместились на одной палубе.

Иногда Татьяна даже по ночам заглядывала к Генриетте. В тех случаях, когда была более-менее трезвой, потому что, уложив Генриетту в постель около десяти вечера, она обычно уходила в один из баров и накачивалась там водкой. Матиас подозревал, что от ее зарплаты, или, лучше сказать, от карманных денег, которые он выплачивал ей сверх оплаты круиза, оставалось немного.

Татьяна, уже пять лет жила в Германии, хорошо понимала язык, но говорила довольно плохо. Но по крайней мере соображала, какая задача перед ней стоит.

Сама она говорила мало: «доброе утро», «доброй ночи», «спасибо». Иногда она просто кивала головой или отрицательно ею вертела. И это было почти все.

Матиас воспринимал как нечто очень приятное то, что она не высказывала никаких идиотских соображений и не заводила дискуссий, которые ни к чему не вели.

Теперь, встретив Татьяну на палубе, он понял, что она как раз идет к его матери, тем не менее спросил:

— Ты привезешь мать на кофе?

Татьяна кивнула.

— Хорошо. Тогда мы встретимся через четверть часа на палубе у «Лидо». Возьми для нее легкое покрывало — наверху ветрено.