Дверь им открыло босое существо неопределенного пола, одетое в черные мужские трусы до колен фасона «прощай, молодость» и в нестерпимо вонявшую нафталином, широко распахнутую кавалерийскую шинель времен братишки Буденного и взятия Перекопа. К правому борту шинели была, похоже, намертво присобачена здоровенными заклепками электротехническая табличка с черепом, пробитым молнией, и грозной надписью «Не влезай! Убьет!», которые обычно вешают на опоры ЛЭП. Правда, для того, чтобы у кого-то возникло намерение «влезть» на это чудо природы, этот «кто-то» должен был бы основательно приложиться лбом об асфальт.

Судите сами: правая половина головы у существа была выбрита до зеркального блеска, а с левой свешивались две довольно толстые и длинные косички. Зеленого цвета. В носу торчало небольшое, изящное стальное колечко. Да и все остальное… соответствовало имиджу!

Тоша с Илюшей переглянулись. Было немного страшно: как бы «Оно» их не покусало! Однако обошлось, мало того – существо даже владело членораздельной речью, и переговоры пошли как по маслу. Уже через пять минут друзья, нервно посмеиваясь, уселись за вполне нормальный, человеческий стол и принялись выполнять заказ. А еще через четверть часа Сукалев выдал «на гора» текст, ставший впоследствии гимном и символом веры нового направления отечественного тяжелого рока:

Правда, пришлось долго объяснять существу, что такое «борона». Но уж когда оно поняло… Право, приятно, когда твой творческий порыв оценивают по заслугам!

Сверхкрутизна текста пришлась настолько по душе – Тоша тоже не подвел, набросал изумительный эскиз рожи, высовывающейся из унитаза, портретно схожий с существом! – что расплатились с ними сразу. Причем не связками ракушек, не сушеными человеческими ушами, а натуральными баксами!

Совместная пахота на ниве авангардной молодежной культуры окончательно сблизила Сукалева с Александровым. Поэтому, наверное, и обратился Илюша к Тоше с несколько нестандартным вопросом – сколько бы мог стоить подлинник иконы кисти Боровиковского? Там, «за бугром». Тоша хмыкнул удивленно и сказал, сколько. На том разговор закончился, продолжения же он не имел.

– Ты что, расспрашивал его специально, Александрова? – обеспокоенно поинтересовался Гуров.

– Обижаешь, начальник! Я же не вчера из детсада, – фыркнул Крячко. – Просто я всю дорогу мя-яконько направлял пьяный треп своих новых приятелей в нужную сторону. Но как тебе вопросик?

– Я уже был процентов на девяносто уверен, что иконы из церкви вытаскивал Сукалев, – задумчиво произнес Лев. – Теперь уверен на все сто. Отлично, Стас! Спасибо тебе!

– Да чего там… – Видно было, что гуровская реакция очень приятна Станиславу. – Начальство не стоит баловать, но это еще не вся конкретика!

– Так не тяни душу, что там прорисовалось еще?

Прорисовалось то, что не только Тоша, но и остальные сукалевские друзья-приятели в один голос говорили, что дурное, разлагающе-отрезвляющее, зомбирующе жлобирующее воздействие на Ильюху оказывал его новый, года полтора – два назад появившийся знакомый и – как бы это выразиться поделикатнее – спонсор. Некий Николай Иванович Воробьев. Художник, в студии которого Илюша подрабатывал натурщиком. Самого спонсора в компании знали плохо – так, появился раз или два на посиделках у Винсетты, даже выпивон с собой приносил. Однако отзывались о нем дружно, но плохо вплоть до непечатных выражений. Оба раза Воробьев слова никому сказать не давал, презрением всех обливал походя, читал совершенно чудовищные стихи собственного сочинения, а на дружескую критику в стиле «На такие стишата грех бумагу переводить. Подотрись ты своими виршами, хоть какая польза будет, и не срамись впредь! Поэт из тебя – как из Ельцина политик, от того тоже блевать тянуло…» реагировал неадекватно. Во второй раз пришлось совместными усилиями – мужик хоть пожилой, но дюжий! – с лестницы спускать. Что Сукалеву, затащившему Николая Ивановича в компанию, очень не понравилось. Но факт остается фактом: Сукалев все чаше покидал старых друзей ради общества этого надутого, бездарного болвана. Почему бездарного, если никто из присутствующих его картин не видел? А это по поведению сразу просекается, не ведут так себя талантливые люди, мы-то знаем! Завистливые ничтожества – сколько угодно, как раз их стиль. Ну… правда, пел хорошо, ничего не скажешь. Голос отличный, низкий такой баритон. Как затрендюлит «Пару гнедых» или еще какой романс – он только романсы признавал, – это, конечно, да! И гитарой виртуозно, стервец, владеет.

– По их словам, – продолжал Крячко, – Сукалев все больше попадал под влияние этого Николая Ивановича. Несколько раз получал от него деньги. Раза два – довольно крупные, по их, конечно, понятиям, но… Во-первых, эти деньги видели у него в руках, да и сам хвастал: де «друг Коля» дал; а во-вторых, на недельную гульбу всей шайке-лейке хватило в августе, еще, по словам Тоши, и осталось. Самое интересное, что когда Александров Илюшу подколол: дескать, ты прямо как содержанка, не сменил ли случаем сексуальную ориентацию? – тот шутки не принял, надулся как мышь на крупу. Затем гордо заявил, что это Тошка и прочие – тунеядцы, золотая рота, а он деньги добыл! Чуешь нюанс, Лев, не «заработал», а «добыл». Конечно, не адски тяжелым трудом натурщика.

– Ох, как интересно. – У Гурова аж глаза загорелись. – А ведь точно, в Костиных материалах тоже было, что Сукалев последний год натурщиком работал. Адрес этого таинственного спонсора ты у творческой алкашни выяснил?

– Его – нет. А вот его студии на Маросейке – пожалуйста. Как считаешь, стоит с пресловутым Воробьевым поближе познакомиться?

– Еще как стоит. Завтра утречком соберу по нашим пажитям всю доступную информацию об этом деятеле, а ближе к обеду пойду знакомиться. В неофициальной обстановке. Видишь ли, мне бы хотелось с ним встретиться не по месту жительства, а именно в студии его, ведь Сукалев там в основном бывал, так? Очень меня интересует вид из окошек этой студии. Когда, интересно, можно этого Николая Ивановича там застать? Тут что еще интересно: медики из «Склифа» упомянули – за несколько секунд до смерти Костя Иванов пробормотал неразборчиво, в сознание не приходя, что-то похожее на «…художник… художник…». Это мне Петр рассказал, я внимания тогда не обратил, но в контексте твоих новостей… настораживает. Даже весьма.