Тогда с громким возгласом атаман Ермак в легкой кольчуге сам первый выскочил на берег. Он не дал времени своим заробевшим поддаться малодушию, а врагов ошеломил дерзостью.

Так началась сеча у Бабасанских юрт.

Спасительная тьма ночи укрыла казаков, уцепившихся за клочок береговой земли.

В обоих станах не сомкнули глаз. Татары подползали, как кошки, и тот, кто вторым замечал врага, через мгновение хрипел с перерезанным горлом.

Утром, припав за телами мертвых, русские били в упор из ружей. Татарские лошади, роняя пену с губ, вставали на дыбы и пятились от вала мертвецов.

Прошел день.

Казаки стреляли, старались обойти врага, резались с хриплыми выкриками грудь о грудь. К вечеру стала мучить жажда, о голоде забыли. Слышались рядом то русские, то татарские торжествующие крики, гремели выстрелы, то близкие, то удаляющиеся.

Внезапно впереди наступила тишина.

Хмурясь, Ермак послал разведать вражеский лагерь. Разведчики поползли по вытоптанной траве; сумерки поглотили их.

Они возвратились перед светом.

— За лесом пустое место… Там пепелища велики: костры разметанные… Подале — колки, островки да лог. Сколько ни иди по–над тем логом — ржут кони, — донесли разведчики.

То была вторая бессонная ночь.

На заре показалась толпа пеших воинов.

Внезапно передние присели, и за ними открылся ряд гигантских луков, чьи стрелы пробивают еловые доски.

Пищальный гром не испугал лучников. Но под яростным натиском казаков татары начали отходить — медленно, повертываясь лицом к врагу, чтобы пустить стрелы.

Они отходили на открытое, голое место.

Всадник, нахлестывая камчой коня, нагнал казачьи отряды, хлынувшие, преследуя врага, из леса на поле.

— Копай окоп! Копай окоп! — передал он приказ.

Лошадь, почуяв степной ветер, потянулась мордой вперед и призывно заржала. Он стегнул ее, будто огладил, она повернулась на задних ногах, и поскакал Цыган вдоль войска. Под ним было татарское седло, в котором еще час назад несся на русскую рать воин Махмет–кула.

Мягкую, жирную землю рыли торопливо, выбирая ямины, вмятины. А с поля все тянуло порохом, сухой пылью и медовым запахом цветов.

Казаки остановились; напрасно татары продолжали свое притворное отступление. Настало долгое безмолвие. И первые не вынесли его там, в стане Махметкула.

Словно ропот бегущей воды донесся издали.

Казалось, он не парастал, только перекатывался неумолчно. И вдруг будто тысячи горошин покатились по железному решету за краем земли.

Возникло черное пятнышко. И как бы вихрь клубился в нем. Справа и слева, из полукружия чернолесья, вынеслись другие пятнышки. И росли с каждым мгновением.

Не задерживая своего движения, конные отряды пристраивались друг к другу, сливались в одно на стремительном скаку. Широко растянувшись на пустом, чуть покатом поле, летели, неслись в пыли сотни всадников.

Топот сотряс землю. Заполнив всю ширь, устремлялась на тонкую ленту пеших казаков скрытая доселе сила Махметкула. Гривы развевались по ветру, виднелся оскал конских зубов, волчьи шапки пригнувшихся наездников.

Не шелохнувшись, ждали казаки.

В самое мгновение, когда вот–вот истает пожираемая вихрем свободная полоска между рядами пеших и конной лавой, сверкнула одиноко поднятая сабля. Грянул залп. И казаки исчезли. Вмиг. Лошади с опаленной шерстью с маху перескочили через ямы. Страшный удар пришелся по воздуху.

Но острые лезвия, взмахнувшпсь снизу, распарывали брюхо лошадям. И новый залп загремел в спину перескочившим.

Тогда впервые в этом долгом бою у Бабасанских юрт замешательство охватило татар. Десятки воинов, сорванных с копей, легли на землю.

И с этого мгновения повел бой не Махметкул, а Ермак.

Двое суток еще, таясь в ложбинах, внезапно налетая, пытаясь прорваться к стругам, жестоко вымещая на захваченных казаках свое бессилие и непонятную гибель лучших воинов, — двое суток оспаривал Махметкул у Ермака Бабасанские юрты.

На пятый день боя юноша разодрал кондом окровавленного клинка свою одежду и повернул коня прочь.

Но было измучено, обессилено и казачье войско. Казаки также ушли — в лодки, на воду, в свои текучие рубежи, недосягаемые для врага.

Они отстояли землю на берегу — холмы, лес, болото и равнину — и покинули ее. Они одолели врага в пятидневном бою, но сколько мертвецов зарыты в сырую сибирскую землю, сколько остались лежать так, незарытыми, на пищу волкам, на расклев птицам!

И вот два струга полным–полны ранеными, изувеченными, и нечем их накормить, кроме тощей размазни из толокна, и нечем напоить, кроме мутной тобольской воды.