— Я тоже так думаю.

— Кстати, Винцас… Скажи… Почему в наших народных песнях так часто упоминается Дунай? Где и когда литовцы эту реку видели?

Винцас внимательно досмотрел Бронюсу в глаза.

— А… Понимаю. Читал. Видели, разумеется, видели — в седой древности. Но это название в песнях стало нарицательным именем реки.

— Это точно? А я и не знал. «По ту сторону Дуная…»

Тридцать лет спустя… Пускаться ли сейчас в пустяковые разговорчики, рассказывать ли, как жили, что видели, что слышали? Странное дело: обоим кажется, что большая часть их жизни минула здесь, возле булыжного шоссе, которое сейчас залито асфальтом.

Откосы реки Бальчя, орешники Бальчи, люди с Бальчи, которых почти уже нет. Из того времени.

Тридцать лет спустя.

Внизу, у того места, где через речку должны быть переброшены мостки, слышен повторяющийся скрип — видно, дерево, какая-нибудь ольшина, трется о бревно мостков, всегда ведь терлось… Скрип-поскрип — медленно, с писком приоткрывается форточка познания.

— Так что, Винцас, поехали? Когда теперь?

— Давай сбавим десятилетия, Бронюс.

— Нет: опять через тридцать! Не перезваниваться, не списываться — в тот же день и тот же час.

— Да пошел ты знаешь куда: тогда будет 2013 год!

— Ну и что? Будет! Или думаешь, что нет?

— Ничего я не думаю… Ты расскажешь свою веселую историю, я — печальную. Кто-нибудь уж нас привезет…

— Привезет, Винцас… Приехал я последним, поэтому удаляюсь первым. Ты давай немножко задержись.

— Спятил! Давай вместе поедем. Почему я должен оставаться один?

— Так и пойдем, будто барышни, через льняное поле? Знаешь, немножечко грустно, Винцас. Теперь я скажу громкими нашими словами тех времен: не будем компрометировать идею!

— Раз так, ступай.

Бронюс пожимает руку Винцасу, сделав несколько шагов, оборачивается, Винцас подходит к нему. Глядя на тропинку, бегущую по откосу Бальчи, они обнимаются.

Оставшись в одиночестве, Винцас смотрит вниз, на петляющую желтую полоску, какой-то голос приказывает ему спуститься к мосткам, проверить, то ли самое там бревно, что было когда-то, или уже другое переброшено, но ему страшно спускаться вниз, в тень, во мрак. Он остается наверху.

Повернувшись на закат, видит Бронюса — тот уже вышел из льняного поля, шагает бодро, хлопает дверца, Бронюс садится в автомобиль. Словно жук, автомобиль переваливает через выбоины, вздымая пыль.

Тогда идет и Винцас.

До следующего раза, тридцать лет спустя.

ПОЗНАНИЕ

— Не знаю, как по-твоему, но мне кажется, что власти тоже неправильно поступили: раз уж порядок, то порядок. А тут — мужику запрещено ногой ступить, все жена делает. Вот и носится среди всех этих… Погоди, как это она… Может, ты знаешь?

— А ну их, — ответил другой пассажир, не очень-то охотно вступая в разговор и не очень-то охотно глядя в окно, за которым простиралось пустое, какое-то запачканное поле, хотя снега и было много.

— Ты только послушай, я и говорю супруге: кому уж кому, а этому только птичьего молока не хватало. Во — посюда всего! — человек пальцем чиркнул себя по шее. — Надо же было связываться дураку!

— Иному всегда мало, — вяло ответил другой пассажир, посмотрев на своего собеседника, лицо которого было на удивление смуглым. Прислонившись к стене, собеседник просто поблескивал глазами — с таким интересом он разговаривал.

— Это ты в точку сказал: есть люди, которые никогда не нажрутся. Теперь вот кричат: мяса, мяса, а будет мясо, так разве успокоятся? Черт-те чего им подавай!..

— Колбасы захочется… а то еще свет повидать, — снова вставил второй, деланно уставившись на поля за окном — чтоб только этот болтун перестал!

— Окорок ему подавай, или веселый дом!.. — громогласно захохотал первый. — Никогда не насытится…

Так они и ехали дальше, поезд холодным зимним днем увозил их на север через Латвию. Тот, кто не очень был склонен к разговорам, собирался зажмуриться и прикинуться спящим, однако первый не позволил ему даже этого.

— А чем ночью заниматься? — рассмеялся. — Где живете-то?

— В Вильнюсе.

— Красивый город… А как со снабжением?

— Ничего.

— У нас было хорошо, а теперь хуже стало.

— Придет время, станет лучше, — ответил второй. Вдалеке, за заснеженным полем, он увидел одинокий хутор. С северной стороны он был обсажен елями, которые высокой стеной защищали дом. Из избы вышел мужчина и неторопливо потопал по двору; в руке он держал ведро, видно, шел за водой.

— Думаешь? — спустя некоторое время усомнился первый, словно второй сказал что-то нехорошее. — Думаешь, станет лучше? Черт знает, может, и правду говоришь. Ведь как было-то, я хорошо помню — до войны ходили в лаптях, из липового лыка плели. Теперь-то и не сравнить — раз в десять лучше.