— Вот видите, — ответил второй, обрадовавшись, что разговор иссяк. Однако его мучитель продолжал:

— Зато уж воруют — так воруют. В шестьдесят восьмом еще так не воровали.

— Почему в шестьдесят восьмом? — с некоторым интересом спросил второй.

— Потому, что с того года я в Эстонии живу. Потому так и сказал. Знаю, как в тот год было.

— Вот как…

— До войны учился в средней, после войны — на курсы, вышел офицером. Так до прошлого года. Скажу: ничего хорошего не видел — бросали с места на место, как щепку… Так вот… Вот оно как… А вы-то кто будете? — перешел он на другую ноту.

— Учитель.

— А… Тоже не ахти что… И зарплата неважная… Да и с детьми-то…

— Всего хватает, — двусмысленно ответил второй.

— То-то и оно… А куда направляетесь?

— К морю. В дом отдыха.

— А… Со здоровьем худо?

— Да, отдохнуть.

— А школа?

— Есть замена.

— А… Я-то к сыну в Ригу. В Елгаве живет его девчонка, наверно, и не сказал бы, да в тот раз застукал их у сына в общежитии. Мог бы и здесь сойти, если б знал ее адрес. К снохе надо загодя подлизываться… А ты первый раз в дом отдыха?

— Не первый. Уже бывал.

— А кормят-то как?

— Ничего. Терпимо.

— Это хорошо. Есть такие дома отдыха, даже санатории, где жрать почти не дают.

— Не может быть.

— Говорю — значит, знаю… А что воруют, тоже знаю. Когда из армии уволился, стал работать в АТК. Хорошо выходило — всю пенсию на книжку, а зарплату… супруге, сыну, самому тоже остается. И на это! — он щелкнул себя по воротнику. — Так вот — есть в этом АТК такая колонна комбикормов. И что ты себе думаешь?.. Каждый шофер этой колонны в день зарабатывает рублей пятьдесят. Не считая зарплаты. За мешочек — пять рубликов, а минимум десять мешочков за день умыкают.

— Еще и недорого, — поддержал разговор второй.

— Вот и я говорю, что недорого.

— И все это творится в вашей конторе?

— Ну. Вот я и говорю, что мне все хорошо известно. Я начальник этой колонны, как мне не знать. От меня ничто не укроется…

— Пьют и эти возчики комбикорма?

— А как же! И стар, и млад. Все пьют. Уже научились.

— Тоже мне наука!

— Не говори! Наука — не наука, а… В шестьдесят восьмом-то еще так не умели! Обхохочешься!.. Кореш меня тогда в гости пригласил. Он-то уже раньше в Эстонию перебрался. Приехал я к нему, сели мы на мотоцикл и ходу. «Куда?» — спрашиваю. «Увидишь!» Оказывается, прикатили мы в рыбацкий поселок. «Тут, — говорит мой кореш, — живет добрый знакомый, дядя Юхан». Точно, застали мы этого Юхана дома. И баба его была. Оба уже старые. Старушечка такая высохшая, при фартучке, ходит вокруг нас на цыпочках.

— Вежливый народ… — вставил второй пассажир.

— А что говорю… Старик Юхан тоже худенький, седенький. Уселись мы, он руки на стол положил, на белую скатерть, потом бутылку открыл, налил в рюмашечки, а эти рюмашечки — хи-хи — с наперсток. Я глянул на кореша, тот меня понял и покраснел. А я тогда возьми да спроси: «Значит, и будем пить из таких?» Кореш еще гуще покраснел. А что — я же ничего плохого не сделал, я только спросил! Старик Юхан, видно, понял: встал спокойненько, принес такие рюмищи, почти стаканы, налил, предложил выпить. Я — хлоп, и выпил, кореш отпил до половины, а Юхан только поднес к губам, лизнул и опять поставил. Когда налил вторую, я опять по-человечески; не обратил внимания, всю ли выпил кореш. Не вытерпев, спрашиваю Юхана: «А вы, папаша, почему не пьете?» — «Я пью, — ответил он. — Только по капельке. Мы всегда так пили». — «Зачем тогда пить, — говорю. — Так в жизнь не напьешься». — «Да и не надо напиваться». Я тут как начал хохотать, смеялся и мой кореш, потом подхватил и Юхан, только его старушечка стояла в дверях соседней комнаты и не смеялась. Вот я и говорю, что это было в шестьдесят восьмом, а теперь и Юхан пьет стаканами. Как миленький пьет!

— Ну да… — усомнился собеседник.

— Пьет, никуда не денется!..

Сбавляя скорость, поезд влетел на станцию, и вскоре оба пассажира уже шагали по перрону.

— Далеко от вокзала нас утащило, — сплюнул первый. — Тебе-то в какую сторону?

— В ту.

— Тогда будь здоров! Славно поговорили!..

Пройдя несколько шагов, учитель обернулся: его спутник вразвалочку двигался по перрону, потом свернул налево, перелез через проволочную ограду и двинулся напрямик, перешагивая через рельсы, к железнодорожному вокзалу, не пришлось ему спускаться во все эти тоннели. Учитель усмехнулся, подумав, что очень к лицу его спутнику все эти поезда, вагоны, вокзалы да рижские трамваи.

ТРИ ПОРОГА ЗРЕЛОСТИ

Было уже за полночь, около двух часов утра. Дверной звонок прозвенел негромко, но уверенно. У соседей залаял пес. Усатый парнишка оглядел мою полосатую пижаму и велел подписаться в книге. Телеграмму из деревни прислала сестра: «Умер Милашюс. Похороны…» Когда-то я просил ее, чтобы давала знать, когда уходят в иной мир ближайшие наши соседи.

Я снова лег. Было до боли странно, что за стеной спит моя старая мать, не расслышавшая звонка, странно, что вдалеке, в двухстах километрах, находится деревня, в которой я родился, странно, что когда-то там текло и мое время. Дремотная память, разбуженная словами телеграммы, мгновенно завалила меня разными случаями, всякими обстоятельствами. Я еще не знал, поеду ли на похороны Милашюса: подобных телеграмм получил я уже немало, но съездил только однажды — когда хоронили дядю. Приехав, только недоумевал: в действительности все оказалось иным, чем виделось мне сквозь дымку времени, даже сама смерть оказалась не такой. Все еще не зная, поеду ли на похороны Милашюса, я не могу отделаться от лиц, мелькающих на киноленте памяти.

Уму непостижимо, что все это было, что этого уже не будет, а смысл, тягостный, печальный смысл времени сохранился до этого дня, до этой полуночи.

Дома оставил велосипед, нельзя было ехать по этой грязище, тащил его до шоссе. Оставил дома одну мать, отец к тому времени уже умер. Мать каждое воскресенье готовила для меня цепелины с творогом, и я вез их в кастрюле, привязанной к багажнику велосипеда. Этой маминой еды мне хватало на три дня. Недалеко от шоссе увидел людей, возвращавшихся из костела, и свернул в сторону, в глубокую колею, окончательно промочив дырявые ботинки. Поздоровался, снял шапку. Среди них был и Милашюс. Он тоже снял шапку, а когда соседи отошли на десяток шагов, я услышал слова Милашюса: