Шрифт:
Кукурузное поле осталось позади, дорога повела его через вспаханные поля, над которыми низко кружили вороны, а когда перед глазами уже замаячили почерневшие шелковицы и обвитые тыквенными плетями ограды, со стороны Огосты донесся гром. Лесник остановился, прислушался. Влажный воздух поглотил эхо — гром утонул, точно камень, плюхнувшийся в глубокую воду. Однако вскоре повторился. На этот раз он был раскатистей, и непогрешимое ухо Лесного Царя различило в нем всплеск воды. Все было ясно: неизвестные, разнюхав, должно быть, что он поехал на похороны, швыряли в воду гранаты, и, спокойненько посиживая на травке, смотрели, как убитая рыба покачивается брюхом кверху на водной глади…
Лесной Царь знал наперечет все хитрости и уловки браконьеров. Одни — обычно это была ребятня — толкут волчьи ягоды и травят ими рыбу. Другие запихают в бутылку из-под лимонада комки негашеной извести, зальют водой и — в реку. Бутылки лопались, и рыба — чаще всего мелочь, лишь изредка попадался клень покрупнее — судорожно шевелила жабрами, перевертывалась на спину и цепенела. Наиболее жестокие вооружались взрывчаткой, украденной на каменоломне, и бикфордовым шнуром. Заряд, который расщеплял скалы и вздымал в воздух фонтаны земли, в воде обладал меньшей силой. И отзвук был не таким резким и оглушительным, как в каменистых проломах, он тонул в воде и напоминал хриплый кашель. Однако от этого негромкого кашля речные берега оползали, словно срезанные ножом, а высоченные деревья качались так, будто какие-то невидимые духи тянули их в глубь земли.
Лесной Царь понял: кто-то бросил взрывчатку в заводе что за железнодорожной станцией. И решительно зашагал назад к реке через такую вязкую пашню, что даже лопнули шнурки на ботинках. Он шел прямиком через мокрую кукурузу, обвитую плетями тыквы, которые цеплялись за ноги, и спотыкался, волоча за собой тяжелые, как ядра, тыквы.
Выйдя на открытое пространство, к отмелям, он увидел троих людей, бежавших к станции. Видимо, браконьеры издали заметили его и, наскоро похватав оглушенных взрывом рыб, распиравших закинутые на спину мешки, скрылись за почерневшими стеблями подсолнухов, густо оплетенных сеткой дождя.
Лесной Царь постоял у заводи, посмотрел на дохлых рыб, покачивающихся над камнями брода и у корней подмытых деревьев, привычно потянулся за карабином, но нащупал лишь край намокших бриджей и, обругав себя, что не захватил оружия (не то он бы этим нарушителям показал!), снова зашагал в село, где хоронили погибшего летчика.
Вымокший, грязный и расстроенный, он пришел, когда церемония уже закончилась. Народ расходился. Маячили зонты, покачивались накинутые на голову пальто, кое-кто шел с обнаженной головой, и дождь, слепив волосы, стекал по лицам.
Такое скопление народа Лесной Царь видел только на ярмарке в Берковице, но там стоял веселый гомон, в палатках торговали пивом, кружились увешанные разноцветными лампочками карусели, там был цирк с огромнющей змеей — боа и карликом-клоуном, были лотки, где продавали всевозможную дребедень. А сейчас люди молча тянулись на станцию, откуда они разъедутся по домам, унося с собой свою боль. Медленно, как тающий дым уходящего поезда, будет она от них уходить, и в просветленной душе у каждого останется ощущение неба и возглас птицы, — а это значит, что осталась жить память о человеке, сгоревшем в бескрайних пространствах вселенной…
Ему захотелось подойти к могиле, постоять минуту-другую над раскисшим от дождя холмиком, сказать летчику последнее «Прости», но стало неудобно: все уже уходят, а он будет один бродить по кладбищу. Мол, если погибший тебе дорог, так приходил бы вовремя…
И, смешавшись с толпой, он зашагал на станцию. Зал ожидания, перрон, сухое пространство у стен соседних зданий — все было забито народом. Сможет ли поезд увезти так много людей?
Лесной Царь стоял рядом с женщиной, торговавшей воздушными шарами. Много лет назад он видел ее на ярмарке в Берковице и сейчас подивился, зачем она поставила свой лоток здесь, на вокзале, где люди вернулись с похорон летчика и ждут поезда. Низкорослая, крепко сбитая бабенка, чьи невероятно толстые бедра расстегнули платье выше колен, показывая розовую комбинацию, оглядывала толпившихся людей, в особенности тех, кто с детьми, и низким, проеденным пьянством или простудой голосом подзывала покупателей…
Лесному Царю было неприятно это. Нашла место, куда притащить свой лоток!.. Он всматривался вдаль, но сквозь мутную завесу дождя не мог различить огней идущего поезда. «Негодный я человек, — впервые в жизни подумалось ему. — Разве так мне следовало поступить с этим парнем, даже в его смертный час…»
Поезд запаздывал.
Во всех домах засветились окна. Лесной Царь смотрел на их отражения в дорожных лужах, слушал, как шипит дождь, пытаясь погасить этот свет, и перед глазами, замутненными неожиданной влагой, вновь встали вырубки на другом берегу Огосты. Он увидел костер перед шалашом, и над голубоватым дымком и пеплом лозин — тонкие, красивые мальчишеские руки — отсветы огня золотят их, а небо убаюкивает флейтами своих созвездий…
Зарядили проливные дожди. Небо плотно сомкнулось, и две недели ни одному солнечному лучу не удавалось пробиться сквозь тучи. Вода плотными косыми струями обрушивалась на землю с хмурой глухой выси. Даже ветер оказался не в силах разорвать эти водяные завесы, он лишь раскачивал их над поречьем, и они сшибались с глухим звоном. Раскисшая земля пахла гнилью. Хлеба полегли и почернели. По ночам река грозно гудела, разрывала запруды, подмывала прибрежные ивы, и покалеченные ветви глухо трещали, когда разбушевавшаяся стихия затягивала их в подводные омуты.