германской бойни, ведущей лишь к всемирному возвышению англосаксов, и ими же и их

подпевалами сконструированной?

Нет!.. Тогда, возможно, что предсказания Авеля и послание Серафима Саровского

кто-то подменил? Возможно ли такое? Или это тоже были испытания ниспосланные мне

свыше? На стойкость в вере, на преданность державе и ее народу?

Никто не подскажет. Таков он - МОЙ КРЕСТ. РЕШАЙ САМ…»

И Император решил. Вернее – решился. А потом был этот год. Год, принесший ему

мешки под глазами, боли в сердце, кучу седых волос, десятки бессонных ночей и трудных

решений, когда приходилось, переступая через свое «Я», делать то, что должно, а не то,

что хочется. Год, давший ему долгожданного сына, нежданного друга и Победу…

***

И то сказать: «что хочется»! Каким откровением стало для Банщикова то, что вовсе

не ветреные «хотения» двигали царем в те непонятные для человека из будущего века

моменты, когда Николай проявлял совершенно необъяснимую непоследовательность,

иногда по нескольку раз на дню меняя мнение, или хуже того, уже оглашенное в узком

кругу решение, по тому или иному вопросу. И как можно было подумать, - в соответствии

с желанием или интересом последнего выходящего от него докладчика по означенному

предмету. Часто в ущерб логике решения, ранее уже «окончательно» принятого!

К счастью для них обоих, Вадик не собирался таскать эту непонятку в себе. И как-то

раз на прогулке, после приснопамятной безвременной кончины хрустальной пепельницы,

спросил царя о причинах таких метаний из края в край, что говорится, прямо в лоб. На что

получил доброжелательный, откровенный, но от этого не менее шокирующий ответ.

Из него следовало, что Государь признает лишь двух авторитетов, стоящих в его

глазах безусловно выше, чем его собственный. Первый - это сам Господь Бог. Второй -

память покойного отца, к которому он всегда относился, да и до сих пор относится, с

величайшим благоговением. И чьи заветы чтит как догматы. Этот-то незыблемый

авторитет родителя и побуждал Николая «твердо стоять на страже основ самодержавия»,

8

как «единственной и естественной» базы внутреннего российского миропорядка, ибо это

было главным в духовном завещании Александра Александровича сыну.

Авторитет Всевышнего понимался царем в том смысле, что наиболее важные и

окончательные решения, ему должно принимать исключительно в согласии со своей

совестью, являющейся для него естественным проявлением божественной воли. При этом

любая дополнительная информация для размышлений и «совета с совестью» могла

запросто привести к смене решения на прямо противоположное. И возникающая оттого

чехарда мнений могла продолжаться до того момента, пока воля Императора не будет

утверждена подписью «Николай». Это-то решение и становится окончательным. И,

естественно (!), …верным! Ибо, «что написано пером, того не вырубить топором» и «так

Господу нашему было угодно». А вдобавок, при таком, весьма своеобразном процессе

принятия решений, до кучи, - внутреняя неконфликтность Николая и инстинктивное

желание сделать хорошо ВСЕМ! Или хотя бы попытаться…

Вадиму было от чего взвыть и схватиться за голову. До осознания того, что вся их

высокопатриотичная миссия прогрессоров может запросто лопнуть как мыльный пузырь в

такой, с позволения сказать, занятной «системе координат», оставался буквально шаг. Ибо

давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности

проломить было невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской

землей, с не менее грешным народом, на ней существующим. И в глубине души считал

ВСЕ свои принятые решения одобренными свыше! А если в итоге почему-то что-то у него

«получалось не очень», значит на то и была воля Божья.

Вдобавок, с точки зрения личного «потенциала пугливости», Государь отличался

способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва лишь она отодвигалась

непосредственно с порога его кабинета! Ведь «в будущем – все во власти Господа»…