Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки

неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и

в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности

пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой

фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.

В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных

двадцать восемь, веселушка, «живчик», мечущийся между седлом и теннисным кортом.

Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица,

по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии –

барон Густав Карлович Маннергейм. И вот… Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.

Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из

далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее

отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те,

нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на

царскую половину. Ведь это очень страшно – знать свой приговор. В те времена рак и был

им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за

прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.

А пока, ей оставалось – только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой

глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей,

просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей

свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского…

12

Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что

из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с «Варяга». И пришлось

Вадиму, прервав «дозволенные речи Шахерезады» и едва не грохнувшись на натертом

паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица,

лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с

«тревожным чемоданчиком» Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга.

Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.

Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова – безошибочны. «Лед! Быстро!» -

рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее

врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из

продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади.

Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в

силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого

она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.

Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты,

Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу

Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком

головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними,

царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева,

неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.

– Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо… Бедная девочка, - во вздохе и взгляде ее

внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:

– Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей

нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.

– Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда... В порядке - уже никогда…

– Но почему?

– Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут… - и Александра Федоровна, до

сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно

больное место у несчастной девушки, - Врачи, все… и в Германия. И здесь. И милый

Гирш… все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет… Боже, я ее