— Не сердишься?

Вот тебе и раз! А я думал, что она должна на меня сердиться!

— Нет, — говорю.

— Вот и хорошо.

Больше за весь день мы ни слова не сказали друг другу. Но все равно этот день был какой-то особенный. Мне нравилось, как Николай Романович объяснял урок по физике, как Ваня Черемухин решал у доски задачку, нравилось, что дежурные хорошо намочили тряпку и она так чисто стирала мел, что доска блестела, как на солнце. Уроки мне показались короткими.

На другой день я снова не поленился — выгладил штаны, галстук, начистил гуталином ботинки.

По расписанию я и Олег Корольков — мой сосед по парте — были в тот день дежурными. На перемене Олег пошел в учительскую за мелом, а я открыл окно, чтобы проветрить класс. По улице шли люди, проезжали машины. За дверью из коридора послышались голоса, топот и смех ребят. И только в классе никого не было. Я пощупал землю в горшочках с цветами, поднял малюсенький кусочек мела с пола, заметил в проходе между партами бумажку и от нечего делать пошел поднять ее. И тут я увидел… На откинутой крышке Любиной парты я увидел слова, которые вырезал когда-то перочинным ножиком: «Любка — язва».

Кажется, что здесь такого? Сколько раз видел эти слова на ее парте. И ничего. Ну, неприятно немного, и все. Отвернешься — и забудешь. А тут, будто кто по щеке хлестнул.

Я быстро закрыл крышку — до того было противно видеть свое художество.

Весь следующий урок я придумывал всякие планы, как избавить Любу от этой парты. Заменить ее парту чьей-нибудь другой? Не выйдет. Уже пробовали. Взять из соседнего класса? Тоже не выйдет. Все равно узнают, приволокут на место, а Любе еще и попасть может ни за что ни про что. Вот если бы с другого этажа взять… Так разве дотащишь один по лестнице…

И вдруг мне пришла хорошая, просто блестящая мысль. Ладно, парту заменить нельзя. И не надо. Ведь можно сменить крышку. Отвернуть винты, и все в порядке. Эту туда, а ту — сюда. Но опять сомнение меня взяло: а если все-таки поднимется шум? Откуда, скажут, такая крышка взялась? Начнутся разговоры… Нет, не годится…

Выход я все же нашел — очень просто, оказывается. Надо самому сделать крышку. Как раньше не додумался? Возьму доску, обстругаю ровно, закруглю один угол, покрашу — и готова крышка.

На перемене я поскорее выпроводил всех из класса, Олега послал хорошенько намочить тряпку и еще принести мела. Как только он ушел, я вынул линейку, смерил длину, ширину и толщину крышки Любиной парты. Потом вырвал из тетради чистый листок, приставил его к углу крышки, точненько наметил — в каком месте продырявить дырочки для винтов, обвел карандашом закругление.

Последний урок я сидел, будто на иголках — все ждал, когда прозвенит звонок. Где взять доску, я знал. В нашем доме живет плотник дядя Сергей, у него и попрошу.

Но дяди Сергея дома не оказалось. Сын его Левка — хитрый и плаксивый мальчишка — сказал, что отец придет вечером. До вечера, понятное дело, я ждать не мог.

— Левка, — спрашиваю, — у вас доски есть?

— О, у отца сколько хочешь досок!

— Ты бы, — говорю, — дал мне кусок доски.

— Это можно, — с готовностью ответил Левка и повел меня в чулан. Там всяких досок и чурбаков целая гора была сложена. Через минуту я нашел подходящую.

— Вот эту, — говорю, — дашь?

— А ты мне что дашь? — спросил Левка.

Я пожал плечами, а Левка продолжал:

— Знаешь, сколько кубометр досок стоит? Думаешь, рубль, да? Как бы не так! И десятки не хватит.

— Денег у меня нет, — сказал я.

— А что есть?

Я стал вспоминать: компас есть, цепь от велосипеда, шарикоподшипник…

— Цепь не надо, — сказал Левка. — А подшипник и компас принеси. Посмотрю.

Пришлось сходить домой. Жалко было шарикоподшипника — новый, блестящий, так крутится здорово. Я был уверен, что Левка выберет его. Так и получилось. Левка покрутил подшипник, поморщился и положил его себе в карман. Потом осмотрел компас, проверил — оборачивается ли на Север стрелка, и опять поморщился:

— Мало за такую доску, — вздохнул он и стал поглаживать доску рукой. — Сухая, выдержанная! Эх, досочка!

— Ты что же, — испугался я, — и подшипник, и компас берешь?

— Зато какую доску даю! — Левка постучал по ней согнутым пальцем. — Слышишь — колокол!

Я пожалел, что связался с Левкой. Но делать было нечего — взял доску.

У отца в ящике с инструментом я отыскал рубанок, пилу, потом расчертил доску по мерке и принялся за работу. Прежде всего, отпилил лишнюю часть доски. Затем начал орудовать рубанком. Стесывать пришлось много. Через пять минут я вспотел. Но чтобы отдохнуть — не хотел и думать. Стружки — белые, курчавые, все лезут и лезут из рубанка. Красота! Глаз не оторвешь! Я засучил рукава, расстегнул ворот. Хорошо! Целый бы день так строгал. И точно: часа полтора работал и хотя бы сколько-нибудь надоело! Но больше строгать было нельзя. И ширина, и толщина — все тютелька в тютельку. Потом ровненько, как на листке было нарисовано, закруглил угол. Я долго еще возился с крышкой. Шлифовал шкуркой, вырезал места для петель, буравил дырочки. Начало темнеть, когда закончил работу. Крышка получилась на славу, как настоящая. Оставалось покрасить. Краски у нас не было, и я опять отправился к Левке домой. Отец его уже пришел. Он был не такой хитрый и жадный, как Левка. Дядя Сергей налил в пузырек краски, сказал, как мазать, сушить.