Но теперь я понимаю, что этого никогда не будет.

Ничто не будет так, как раньше, после этого. Он меня не простит. Наверное, он никогда даже больше со мной не заговорит. Он будет меня ненавидеть, и всякая надежда на то, что наши подростковые разногласия испарятся, и мы снова станем Хьюго и Лили, исчезла. Но я должна это сделать. Я больше не могу держать это в себе, и я должна сказать ему.

– Хьюго, – тихо говорю я и смотрю на пол, покрытый каким-то мерзким оранжевым ковром. – Я должна тебе что-то сказать…

Он смотрит на меня: я вижу это краем глаза. Он ничего не говорит, сидит и ждет моих слов.

Мне правда хочется блевануть. Но нет. Я могу это сделать. Я делаю глубокий вдох, продолжая смотреть на ковер.

– Аманда не писала в газету, – мне не нужно говорить, о чем я, он и так понимает.

В ответ я получаю только молчание. Я изо всех сил стараюсь сконцентрироваться на ковре, пересчитывая нити или что-то вроде того, но долго я этого делать не могу, и наконец я поднимаю глаза, чтобы увидеть, что он просто смотрит на меня. Он выглядит бледным и усталым, и с целую минуту он ничего не говорит, пока не произносит:

– Это ты?

Мой инстинкт велит мне соврать, отрицать какое-либо участие в этом. Но я не могу, потому что пути назад уже нет. Я с самого начала знала, что если скажу ему, что это не Аманда отправила письмо, то придется сказать, кто на самом деле это сделал.

Поэтому я киваю, едва заметно склоняя голову.

И он снова ничего не говорит еще несколько секунд, а потом на пару мгновений прикрывает глаза. Когда он открывает их, он смотрит на меня так, будто не может поверить своим ушам. И я была неправа: тот взгляд преданного человека, которым он смотрел на Аманду, – ничто по сравнению с тем, как он смотрит на меня сейчас.

– Твою мать… - шепчет он и опускает голову себе на руки.

– Прости меня, – говорю я, и слезы грозятся начать течь по моему лицу. Мой голос звучит задушено, и я не знаю, что еще сказать. Мне очень жаль, но он мне не поверит. Я бы хотела, чтобы у меня было объяснение, но у меня его нет. Мне нечего сказать, и, наверное, это хуже всего.

Я стою там еще несколько минут, ожидая, что он что-нибудь скажет, но он молчит. Он просто держит свою голову на руках и не смотрит на меня. И я ухожу. Мне нечем объясниться, и я знаю, что он не хочет меня видеть. Спускаюсь назад, вниз, к толпам людей, запрудивших первый этаж Норы, и стараюсь затеряться среди них.

Я это сделала. Я сказала правду, и теперь я ничего больше не могу сделать.

Только намного позже, когда я сидела с бабушкой и изо всех сил пыталась утешить ее, я на самом деле заплакала. Мне ее ужасно жаль, и я не могу поверить, что она может быть сильной после потери двух своих сыновей. Вы не должны хоронить своих детей: это против природы. А она прошла через это дважды, так что представляю, как это тяжело. Но она довольно хорошо держится, пока время от времени не срывается на кухне. Тогда все, кто есть вокруг, сбегаются к ней, стараясь помочь, и я одна из них. Я обнимаю ее и говорю, что все будет хорошо. А потом я начинаю плакать, потому что честно не знаю, будет ли все хорошо. На самом деле я думаю, что не будет…

И тут появляется Роуз.

И я сразу понимаю, что Хьюго ей сказал. Она в ярости. Ее волосы всклокочены, а глаза сверкают. И она влетает в кухню с таким видом, будто хочет кого-то убить. Конечно, меня… Скорпиус и Хьюго появляются прямо за ней, и Скорпиус выглядит несколько встревоженным. А Хьюго просто грустным. А все вокруг растеряны. Я встаю и пытаюсь что-то сказать, но у меня нет ни единого шанса.

Я почувствовала пощечину еще до того, как поняла, что будет.

Она бьет меня так сильно, как может, и моя щека тут же начинает гореть, как в огне. На самом деле она так сильно меня ударила, что я с секунду не могу ясно видеть. Я слышу шокированные вздохи родственников и друзей, которые находятся в комнате, но у меня нет времени даже осознать это, потому что в следующую секунду она так меня толкает, что я отлетаю к столу. Боль тут же пронзает мою спину, и на секунду кажется, что она сейчас меня по-настоящему изобьет. Роуз выше меня сантиметров на десять-пятнадцать, и она намного злее меня. У нее характер, как ни у кого, и она может по-настоящему пугать, когда захочет.

И сейчас явно такой момент.

– Ты гребаная сука! – кричит она так громко, что, уверена, ее слышно и в Австралии. И тогда, будто она и так применила ко мне недостаточно насилия, она толкает меня еще раз.

Теперь я плачу, еще сильнее, чем раньше. В основном потому, что я расстроена, но также и из-за того, что она сделала мне действительно больно, а у меня низкий болевой порог. Я даже не пытаюсь ничего сказать. Нет смысла. Скорпиус берет ее за руку, но она отталкивает его и встает передо мной, чтобы я не могла уйти.

– Ты не будешь стоять тут и оплакивать моего отца после того, как пыталась сломать жизнь моего брата! – визжит она, и я вздрагиваю от того, насколько это громко.

Бабушка пытается вмешаться:

– Роуз! – быстро говорит она. – Успокойся.

Но конечно Роуз на это не ведется. Она поворачивает голову и говорит всей собравшейся толпе, что именно я сделала.

– Это она сообщила газетам про Хьюго и ребенка! – люди снова ахают, и я опускаю голову, чтобы не видеть их лиц. – И обвинила во всем Аманду!