Но я перестаю ему докучать, когда появляется Лэндон, бегущий из своей комнаты на всех скоростях. У меня появляется смутное подозрение, что он вовсе не купался, просто переоделся и вымыл лицо. По крайней мере, от него не несет, так что я все так и оставляю.

– Веди себя хорошо, – серьезно говорю я ему, на что он театрально закатывает глаза. Я ужасно нервничаю и перевожу умоляющий взгляд на Скорпиуса. – Пожалуйста, будьте осторожны.

И Лэндон, и Скорпиус оба закатывают на это глаза, и я уверена, не стой я спиной к Хьюго, я и от него бы это увидела. Не знаю, какого черта я имею дело со столькими мальчишками, поэтому игнорирую их всех. Это просто природная осторожность, и им надо напоминать, чтобы были осторожны и хорошо себя вели.

Скорпиус и Лэндон идут вниз к камину, и я снова оборачиваюсь к Хьюго, чтобы еще немного его подразнить. Но он не выглядит готовым к поддразниваниям. На самом деле он смотрит на меня с совершенно несчастным видом, и я тут же чувствую себя виноватой. Ужасно это говорить, но на самом деле так легко забыть обо всем дерьме, когда есть что-то достойное отвлечения. Я имею в виду, не на самом деле забыть, что умер папа и все такое, а просто легко от этого отстраниться и не погружаться в это. Но потом что-то случается (например, твой брат выглядит так, будто сейчас расплачется), и это тут же возвращает все назад.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, на самом деле не желая, чтобы он думал, что я нянчусь с ним, потому что уверена, он этого не хочет. Но все равно я встревожена.

Он с секунду ничего не говорит, просто как будто смотрит на стену за моей головой, прежде чем наконец громко вздохнуть и посмотреть прямо на меня.

– Ты можешь хранить тайны?

Я приподнимаю брови. Хьюго не рассказывает мне секретов. Я не рассказываю секретов ему. Мы не настолько близки, и мы определенно не настолько друг другу доверяем. Но, наверное, теперь все изменилось. Наверное, теперь мы вместе против всего мира.

– Это настоящая тайна, – серьезно говорит он, и я вижу, что он нервничает. Он беспокоится, намереваясь рассказать мне то, что собирается рассказать, но он хочет наконец сбросить это со своих плеч. Это четко видно по его лицу.

Так что я киваю.

И снова он ничего не говорит сразу. Он мнется некоторое время и, кажется, хочет передумать рассказывать мне что-то настолько личное. Но у него не такой большой выбор, учитывая, что Лэндон и Скорпиус ушли, а мама сейчас не в состоянии. Поэтому он наконец машет мне, приглашая за собой в комнату. Она отвратительна, конечно, потому что он совершенно неспособен хоть что-то держать в порядке. Он и недели дома не пробыл, а его вещи уже разбросаны по всему полу (учебники, конечно, аккуратно лежат нетронутыми в углу). Его кровать не заправлена, и все выглядит сморщенным и смятым. Я кидаю на нее быстрый взгляд, только чтобы убедиться, что он не занимался тем, о чем я вначале заподозрила… И хотя я ничего и не вижу, одной мысли об этом достаточно, чтобы выбрать в качестве сидения стул у рабочего стола. Он, конечно, без раздумий падает на кровать и откидывается, опираясь на локти.

Я ничего не говорю, пока жду, когда он наконец выскажется. Он издает еще с пятнадцать тяжелых вздохов, прежде чем наконец садится и смотрит на меня.

– Это не мой ребенок.

Он говорит это значительно и решительно. Я просто в шоке смотрю на него, позволяя словам несколько раз эхом отдаться в моих ушах, прежде чем осознаю их.

– Прошу прощения?

– Это не мой ребенок, – ровно повторяет он.

– Извини, – качаю головой. – Тебе придется объяснить, о чем ты…

Он закатывает глаза и почти расстреливает меня взглядом:

– Это не мой гребаный ребенок, – говорит он так медленно и выделываясь, как может.

И мне почти хочется его ударить. Но я этого не делаю.

Вместо этого я ненадолго прикрываю глаза и снова открываю, твердо решив быть спокойной и рассудительной, какую бы неизбежно идиотскую историю он сейчас не рассказал.

– Хорошо, – говорю, немного вздыхая. – И как давно ты это знаешь?

Он смотрит на пол и немного мнется.

– Давно.

Давно. Потрясающе. Так – спокойно и рассудительно.

– Так, и почему ты этого никому раньше не сказал?

Хьюго хмурится и пожимает плечами.

– Было слишком поздно, – бормочет он, и я поражена, каким же двенадцатилетним он выглядит. Хмурый, мямлящий и мнущийся.

– И значит Мария… – я пытаюсь подобрать правильные слова. – Она знает, что ты знаешь, верно? – он кивает. – Ты уверен? – приподнимаю я брови, и он снова кивает. – Нет никакой вероятности, что он твой? Это невозможно, так?

– Я занимался с ней сексом, – твердо говорит он, отвечая на вопрос, который я не смогла себя заставить задать прямо. Он почему-то совершенно не кажется смущенным своим заявлением, в то время как мне теперь хочется забиться в угол и умереть там, услышав, как мой маленький братишка признается, что занимается сексом. Он же кажется совершенно спокойным и продолжает. – Но она сказала, что по срокам не сходится.

Теперь мне хочется не только его ударить, но и придушить.

– И когда она сказала тебе правду? Когда все стало известно газетам?

Но, конечно же, нет. Конечно же, это было бы чересчур осмысленным. Хьюго краснеет и еще больше мнется.

– Она мне не лгала, – тихо говорит он. – Я просто предположил… А потом она сказала мне, а я уже сказал маме с папой…

Если б я смотрела в другую сторону, я бы сейчас уже билась головой о стол.

– Хватит, – говорю я, поднимая руку. – Просто… Хватит.