— Пожалуйста? — снова прошу я, на этот раз скорее поднывая. — Дядя Гарри, пожалуйста, — я заметно понижаю голос и оглядываюсь на мужчин, которые меня разглядывают. — Это важно…

Его тяжелее уговорить, чем моих родителей, но даже он не может полностью сопротивляться, когда я давлю на жалость. Я стараюсь сделать глаза как можно печальнее и умоляющее, и уверена, что смогу выдавить парочку слезинок, если станет хуже. Я никогда этого не понимала — он мой крестный, он должен меня баловать, а не обращаться со мной строже, чем мои собственные родители. Думаю, он неправильно понимает свои обязанности, потому что у него самого был крестный только где-то год.

— Хорошо, — наконец решает он. — Но поговори с профессорами и обсуди, как ты сможешь возместить пропущенное.

— Сделаю, — опустошенно обещаю я.

— И надень пальто, на улице холодно.

Я снова киваю и посылаю ему воздушный поцелуй, который, я уверена, он успел заметить. Он по крайней мере не вызывает меня снова, и двадцать минут спустя мои бумаги уже заполнены, и я аппарирую как раз в безопасное место метрах в пятидесяти от стадиона. И тут же меня словно бьет — у меня нет билета на этот матч… Как я могла быть такой дурой? Вокруг уйма народу, сотни и сотни фанатов, журналистов и все остальные. Наверное, потому, что Торнадо обещают в этом году стать потрясающей командой или что-то вроде того.

Я всегда могу пойти к воротам и попроситься, ссылаясь на то, что я девушка ловца и дочь министра магии, но стараюсь не привыкать так играть. Это против всего, во что я верю, и подчеркивает все то, что я ненавижу. Так что я делаю что-то ненамного лучшее и нахожу спекулянта, который пытается продать билет прохожим.

Я не уверена, узнал ли он меня сразу, но на его лице появляется легкая злобная усмешка, когда я подхожу. Я не обращаю внимания.

— Сколько?

Он на секунду поджимает губы и притворяется, что думает.

— Шестьсот.

— Чего шестьсот? — неверующе переспрашиваю я.

— Шестьсот галеонов, — укрепляет он мой шок.

— За билет? — моя челюсть снова падает.

— На матче аншлаг, милая, бери или уходи.

Я расстреливаю его взглядом и обдумываю, не сказать ли ему, что я имею очень близкие связи в аврорском отделе, но не делаю этого. Вместо того лишь сужаю глаза и достаю деньги из сумки. Это, конечно, означает, что я остаюсь совершенно без средств до конца недели, если только не съезжу в банк. Полагаю, у меня нет выбора, особенно учитывая, от скольких бесплатных билетов на VIP-трибуну, которые предлагал мне Скорпиус последние два месяца, я отказалась, потому что была слишком уверена, что не могу прогулять занятия.

Я практически швыряю ему деньги и злобно выхватываю билет из его рук. Я уверена, что слышала, как он хихикнул за моей спиной, когда я отвернулась — наверное, поздравил себя с тем, какой он великолепный продавец и тому подобная хрень. Как бы то ни было. Я должна была попасть на этот матч любым путем — или нарушив закон, или воспользовавшись своим именем. Я нарушаю закон.

Когда я прохожу через ворота, все становится намного легче. Я уже была на нескольких матчах, так что, когда я иду к раздевалкам, мне везет, и я вижу знакомое лицо прямо перед собой. Это один из охранников по имени Дэвис, и пока фанаты толпятся у лестницы, ведущей вниз, он удерживает их как можно дальше. Он проводит меня вперед и позволяет пройти в закрытую зону. Он всегда был ко мне очень мил, и я так рада, что обычно была мила к нему, потому что иначе не знаю, как бы я вообще попала под трибуны. Не попала бы, уверена.

Я игнорирую сердитые выкрики людей, уже давно стоявших тут в надежде глянуть на игроков или может (если им невероятно повезет) получить автограф. Дэвис проводит меня по коридору, прежде чем вернуться ко все увеличивающейся толпе у входа. Я не знаю, куда конкретно иду, и просто продвигаюсь по коридору, пока не слышу голоса. Как оказалось, команда работает с прессой, потому что тут стоят несколько журналистов, разговаривая с игроками и записывая что-то, но Скорпиус не занят ни с кем из них. Вместо этого он стоит в другом конце комнаты, склонив голову к партнеру по команде, с которым говорит. Он стоит ко мне практически спиной, но я, конечно, легко его узнаю, потому что ни у кого во всем мире нет таких светлых волос натурального цвета, ни у кого ростом выше метра, во всяком случае.

Я легко пробираюсь к нему, и он не видит, что я иду, поэтому, когда я хлопаю его по плечу и говорю: «Эй!», он немного подпрыгивает и в шоке оборачивается.

И я просто обожаю то, как он на меня смотрит. Обожаю. Я не знаю, как это объяснить, но он выглядит таким неподдельно счастливым от того, что видит меня, что мне хочется громко визжать. Но я этого не делаю — вокруг люди.

— Роуз! Что ты тут делаешь?

Я пожимаю плечами:

— Ну, я слышала, эта команда должна быть довольно хорошей, так что решила заявиться…

Он смеется, и я уже больше не могу. Я обвиваю руки вокруг его шеи и, наверное, прыгнула бы ему на руки, если бы из-за своих каблуков не была почти с него ростом. Лола — дура.

Он обнимает меня так же крепко и, не тратя времени, сразу начинает меня целовать. И я уже упоминала, что люблю его целовать? Ну так вот, люблю. Очень. Я научила его всему, что он умеет, и, наверное, мне стоило остаться в Хогвартсе, потому что я просто великолепный учитель. И не буду врать, будто не без ума от того, что я не только единственная в его жизни девушка, которую он любит, но и единственная, кого он когда-либо целовал. Обычно я не из сентиментальных, но что-то в этом делает меня по-настоящему счастливой.