Мы сели у окна во всю стену, которое выходило на набережную, и, что неудивительно, все заказали себе напитки покрепче (нам ведь нужно было пережить этот вечер, конечно). И я почти поперхнулся, когда Роуз, даже не озаботившись открыть меню, просто сказала официанту, что закажет самое дорогое, что у них есть. Она сказала это с таким невинным взглядом широко распахнутых глаз, что я едва удержался от того, чтобы не схватить ее и зацеловать насмерть за то, что она такая потрясающая.

И последовавшая за этим беседа, пока мы ждали наш заказ, была такой же очаровательной, как и все наши беседы…

Отец не смог сдержаться и решил вывести Роуз из себя нарочитой и фальшивой вежливостью:

— Как поживают твои родители, дорогая? — он добавил «дорогая», чтобы лишь подчеркнуть свой сарказм.

Роуз, великолепная как всегда, лишь широко улыбнулась и ответила:

— О, у них все великолепно! Я скажу им, что вы о них справлялись, уверена, они просто придут в восторг.

Мама отправила свое филе назад на кухню всего лишь один раз, что, наверное, вроде рекорда. Роуз едва прикоснулась к своему лобстеру за пятьдесят четыре фунта, неудивительно, учитывая, что она не любит лобстеров и заказала его только из-за цены. Мы с отцом остались довольны своим заказом, хотя я и лишился половины своего, потому что Роуз явно предпочитала ростбиф морепродуктам. К тому времени, как мы оплатили счет, мы выпили еще по несколько стаканчиков, что очень помогло как следует разогреть ссору, в которую отец втянул Роуз — ссору о последних политических ходах ее матери, о запрете организаций с исключительно чистокровным управлением. Отцу захотелось узнать, не лицемерно ли это, запрещать людям вступать в организации, основанные на чистоте крови, и почему это получается, что запрещать людям с недостаточной чистотой крови вступать в организации, требующие определенной чистокровности — намного хуже, чем запрещать вступать в эти организации достаточно чистокровным? Я вроде бы понял, что он хотел спросить, но Роуз слишком горячая, чтобы уловить в этом юмор, тем более она была полупьяна. Она обозвала отца злобным фанатиком, что, конечно же, его развеселило без меры.

На самом деле отцу наплевать на политику, и он даже не состоит ни в одной из этих организаций. Ну, с другой стороны, да, мой дед — уставной член многих таких групп, но сам отец не проявляет к ним никакого интереса. Что еще ироничнее, так это то, что и Роуз на самом деле насрать на все это. Обычно она начинает скучать, когда заходит разговор о политике и законах, и даже не так упорна в борьбе за равноправие, как ее мать. На самом деле она меня как-то спросила, узнает ли ее мать, если она вдруг решит нанять домового эльфа в Ирландии. Я ответил, что, скорее всего, да, с чем она мрачно согласилась. Но вот видите, и Роуз, и мой отец влезли в жаркий спор о том, на что обоим даже наплевать.

И когда мы позже той же ночью вернулись в мой коттедж, Роуз была в плохом настроении. Конечно, мне не понадобилось много времени, чтобы успокоить ее и улучшить настрой. И мне даже хватило здравомыслия убедиться, что никто нас не побеспокоит, отключив камин от сети и наложив на дом временные антиаппарационные чары. В конце концов, где-то поблизости проходила обязательная командная вечеринка, и наверняка меня попытались бы пригласить, хоть я и предупредил, что не приду. Если честно, часть меня хотела пойти на вечеринку, потому что я знал, насколько они великолепны и что там соберется вся команда, и кто знает, кто еще… Но на самом деле, это было легкое решение — я бросил все это ради нее.

Я уже говорил, что люблю ее?

Правда, правда люблю. Иногда я думаю, что не говорю ей это достаточно часто, потому что иногда спрашиваю себя, знает ли она. Я имею в виду, конечно, знает, но подозревает ли, что я думаю о ней каждый день и каждый день по ней скучаю. Мне не нравится вся эта ситуация, в которой мы находимся — когда она так далеко — и, хотя у меня не такая уж и хреновая жизнь, я уверен, что отдал бы все это за то, чтобы вот так просыпаться каждое утро.

Роуз спит очень крепко. Она в прямом смысле засыпает в одной позе и в ней же в точности просыпается. Я даже не подозревал об этом, пока не начал с ней спать — формально, конечно, потому что хоть в школе и довольно легко трахнуться в библиотечных кабинетах и чуланах для метел, нужно куда больше смелости на то, чтобы по-настоящему вместе спать, и, хотя Роуз никогда не волновалась, нарушая правила, я не был настолько смел. Так что прошло довольно много времени, пока мы стали делать это. Но это было первое, что я заметил, когда начал с ней спать. Она вообще не издает никаких звуков, когда спит, и никогда не поворачивается; я этого пугался и несколько раз перепроверял по ночам, дышит ли она вообще.

Когда я просыпаюсь, она еще спит, и я жалею, что у меня нет камеры, чтобы можно было сфотографировать то, как чудесно она выглядит. Ее щеки горят легким розовым румянцем, чуть светлее, чем обычно, и волосы растрепались на подушке в таком совершенно безумном беспорядке, что это ужасно действует на мой самоконтроль. Она свернулась калачиком, одетая только в форменный свитер Торнадо, который надела, перед тем как заснуть, потому что сказала, что ей холодно. Если ей все еще холодно, у меня есть несколько идей, как ее согреть, но непохоже, чтобы ей было неуютно, не с такими розовыми щечками. И так как я обожаю себя мучить, я решаю проверить свою теорию и протягиваю руку, чтобы провести кончиками пальцев по ее щеке. Как я и подозревал, она довольно теплая и становится еще краснее под моим прикосновением.