Уф, она хуже их всех. Такая мелочная и злобная. Не моя вина, что она не такая красивая, как я — таких людей вообще очень мало. Не надо срываться из-за своих недостатков на том, кто немного лучше нее (намного) в плане внешности. Хуже всего то, что Аманда была моей лучшей подругой. Я знаю, хорошо? Но я была маленькой, так что дайте мне шанс, я не знала никого получше, и вообще, это наши родители сделали нас подругами. Она была моей подругой до четвертого курса, когда у меня появился первый парень, и она с ума сошла от зависти. Она была такой гадкой по отношению ко мне, так что это даже не моя вина. Она так завидовала, что обвинила меня в том, что я бросила ее ради мальчика и что я ужасная подруга. Я не могу жить в таком негативном окружении; это плохо влияет на мою кожу. И в любом случае, это было только к лучшему, потому что она избавила меня от необходимости вышвыривать ее из нашей группы, когда начала носить эту кошмарную челку и так и не избавилась от юношеского жирка. Я имею в виду, правда, с таким круглым лицом и жуткой прической она выглядит, как луна на ножках или что-то вроде этого.

Так что точно, это было к лучшему.

Завтрак такой же, как обычно: разнообразные фрукты, каши, яйца, бекон, сосиски, тосты и разные соки. Я выбираю апельсиновый сок и наполняю блюдечко клубникой и киви. Остальные девочки следуют старому правилу и наполняют тарелки разными фруктами, кроме Лидии, которая наливает себе только воды, чтобы сделать свой зад еще площе, чем он есть.

— У кого свободный первый урок? — спрашиваю я, заканчивая с киви и кладя вилку на стол.

Лидия, Эмма и Бриджет поднимают руки. Я киваю, довольная этим. Эти три сгодятся — в конце концов, из всех моих девочек, у этих трех больше всего «опыта», так что они знают мужчин и знают, как заставить их страдать. Я думаю, не велеть ли близнецам прогулять зелья, но это их год СОВ, так что полагаю, им важны их уроки. С другой стороны, моим маленьким подружкам очень ценно научиться, как мучить мальчишек. Но я не делаю этого и машу всем остальным идти на уроки, пока не остаюсь с тремя моими семикурсницами.

Я веду их назад в общежитие, и мы удобно устраиваемся на наших с Лидией кроватях, которые расположены рядом. Никого вокруг нет, хотя у всех семикурсников с Гриффиндора свободный период. Они все соображают, что лучше держаться подальше, полагаю, ну или настолько неудачники, что занимаются в библиотеке.

— Имон смотрел на тебя во время завтрака, — объявила Эмма, подводя нас прямо к цели. — Он точно все еще тебя хочет.

Я стараюсь выглядеть не слишком довольной этой информацией. Вместо этого я лишь вздергиваю нос и передергиваю плечами:

— Пусть мечтает.

Но Бриджет качает головой:

— Прошлым вечером он сказал Эмерсону Марсдену, что ты сумасшедшая. Я слышала, как они говорили, — она говорит это таким тоном, будто объявляет, что собирается прогулять Чары. — Он сказал, что ты на нем помешалась.

С секунду никто ничего не говорят. Лидия и Эмма с ужасом ждут моей реакции, и на секунду я перестала дышать. Я ничего не говорю, пока не убеждаюсь, что мой голос меня не предаст. Я стараюсь сохранять выражение лица настолько нейтральным, насколько только возможно, пока медленно качаю головой:

— Он так жалок, — говорю я с толикой сочувствия в голосе. — Жалко, что ему приходится выдумывать всякий бред, чтобы поговорить со своим возлюбленным.

Девочки смотрят на меня, откровенно растерянные, хотя их лица дают мне понять, что я сорвала джекпот. Если и есть что-то, что я знаю точно, так это то, что самая огромная ложь — лучшее оружие в войне.

— О ком ты говоришь? — медленно спрашивает Бриджет.

— Об Эмерсоне, конечно, — говорю я, а потом прикусываю губу, будто случайно разболтала большой секрет.

Бриджет, Эмма и Лидия в шоке смотрят на меня еще с секунду, пока до них наконец не доходит.

— Не может быть! — взвизгивает Эмма с шокированным смехом. — Ты не серьезно!

— О, никому не говори, — быстро говорю я, подыгрывая еще больше. — Я уверена, он не хочет, чтобы это знали.

— Ты должна нам все рассказать, — требует Бриджет, садясь так прямо, что я удивляюсь, как ее спина не треснула.

Я качаю головой, притворяясь, будто уже и так сказала слишком много. Они продолжают на меня выжидающе глазеть, так что в конце концов я громко вздыхаю и качаю головой:

— Ладно, хорошо, расскажу. Но, пожалуйста, никому не говорите, — они жадно кивают. — Ну, Имон однажды сказал мне, что он думает, что Эмерсон хорош собой. Я имею в виду, он был пьян, так что я просто выкинула это из головы. Но потом… — я вздохнула для драматического эффекта. — Потом я увидела, как он очень странно смотрел на него во время квиддичного матча… Это меня напугало.

Подружки внимают моим словам так, словно я читаю им пророчество или святое писание. Они полностью захвачены историей и почти писаются при мысли об этой маленькой сплетне, которую им предстоит разнести. Я не показываю никаких эмоций, конечно, ничего кроме жалости. В конце концов, разве это не печально, что парню приходится падать так низко, чтобы подступиться к мужчине, которого он любит…